Роза ждала. Туман пел. Лепестки мерцали. Мальчишка с длинными, до лопаток, тëмными волосами и нервным худым лицом наконец полностью собрался с духом и начал аккуратно пробираться к сердцу чудовищного цветка. Помимо всего прочего, у него была ещё и защита, впечатанная в мозги Расплавом, лучшим псиоником Риенки, но она уже через пять шагов затрещала по швам. И тогда, чтобы проще было не "поплыть", посланник Храма исступлëнно, словно молитву, начал повторять про себя: Обнинская АЭС, ввод в эксплуатацию июнь тысяча девятьсот пятьдесят четвëртого года, реакторная установка одна, тип АМ. Белоярская АЭС, ввод в эксплуатацию апрель тысяча девятьсот шестьдесят четвëртого года, реакторных установок две, тип АМБ, позже БН, тоже две. Ленинградская АЭС По мере называния образы станций стройные трубы, гордые корпуса, опасное металлическое кружево ОРУ, возникали в памяти, и Роза чуть отступала, становилось капельку легче.
До Игналинской АЭС (Ввод в эксплуатацию декабрь тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, реакторных установок две, тип РБМК-1500) и до плотной сердцевины цветка он добрался одновременно. И счёл это очень хорошим знаком. План был прост, как амëба, по большому счëту, его и планом-то назвать было совестно. Найти эпицентр аномалии и шарахнуть по нему всеми доступными спектрами жëсткого излучения на предельно возможных величинах. И отчаянно надеяться, что Роза всё-таки не выдержит, это ведь всё-таки своего рода живой организм! Уж что-что, а фонить РБМК-1000 хорошо умеет, к сожалению, доказано Чернобыльской АЭС минимум в одной, а предположительно и в нескольких параллелях Земли. И сейчас он выплеснул всё, что мог излучение, тепло, электричество.
К счастью, Роза, и вправду, не выдержала. Плотнейший поток частиц, направляемый страхом и ненавистью и приправленный изрядным количеством взбесившейся теплоты, не оставил от грибниц даже пепла. Может быть, какие-то ниточки где-нибудь подальше и уцелели, но выжить самостоятельно, без подпитки из своего центра, они вряд ли смогут. Остаткам хватит теперь и той радиации, которую до сих пор хранит здешняя земля.
Прежде, чем потерять сознание, убийца Розы успел самым краешком восприятия отсечь, как там и сям начинают корчиться в судорогах внезапно оставшиеся в одиночестве её симбионты и радуются верные соратники Расплава. И вызвать телепатически его самого.
Уже следующим вечером его назовут Сияющим Благословенным.
Диск 1, фрагмент 2
учили стрелять и просили наполнять радиацией воду для ритуалов. А тут
Пятна неяркого солнца ползали по стенам и партам, по портретам классиков над доской, по самой доске, с которой неряшливая дежурная позабыла смахнуть часть надписи, и остаток сделался таинственным, как египетский иероглиф " ния 18 ферн".
Сегодня в город пришла уже настоящая осень. Нет, она ещё ничего не успела тронуть, разве что совсем чуточку тонкими неуверенными мазками ярко-жëлтого в кронах лохматых школьных берёз. Но уже принесла первый зябкий неуют, тревожные голоса птиц и понимание: это уже даже не иллюзия лета. Третье сентября. Самое начало треклятого учебного года.
Неаккуратные берёзовые лохмы трепал ветер, по небу быстро-быстро бежали облака, серые с желтоватыми животами. В разрывы между ними брызгала бледная, холодная голубизна. И наверняка озеро было сейчас похоже на ртутное ядовитое зеркало, а станция, протестуя по поводу столь неприятной погоды, покрасила свои корпуса в скучнейший серо-бетонный цвет. Станция тоже любит лето, а оно кончилось.
"Русичка" Лидия Николаевна бубнила что-то о "сложной и важной программе восьмого класса", которая "без сомнения покажется вам более насыщенной, чем в прошлом году, и относиться к ней надо со всей серьëзностью, потому что всё, что вы теперь пройдëте, будет на выпускных экзаменах". В прошлом году Лидия Николаевна говорила всё то же самое о программе седьмого класса, а в позапрошлом шестого. И её точно так же не слушали, не особо трудясь притворяться, что слушают. Домашку добрейшая "русичка" всё равно сегодня не задаст, да и замечания особо делать не станет, давая ученикам время "разогнаться" после летней вольницы. Ну, и себе заодно; если заглянуть к преподавательнице в мысли, там найдëтся мало что о сложной и насыщенной программе восьмого класса. Там дача, и дикая собака с двумя подросшими щенками, которых Лидия Николаевна почти уже приручила, и какие-то кабачки-мутанты для ежегодной сельскохозяйственной выставки Толстенькая и добродушная учительница русского и литературы всем существом своим ещё пребывала там, в маленьком голубом домике в Трубачах, и отлично понимала, что великовозрастные "дети" тоже из лета пока что не вернулись. Каждый из своего лета.
"Дети" это ценили, и особо безобразничать себе не позволяли. Соблюдали негласный маленький договор о ненападении.
Наглые солнечные блики скакали по кудряшкам Пушкина и унылому носу Достоевского. Иероглифы "ния 18 ферн" бросали вызов воображению. Виола Вяжерайте судорожно строчила что-то в тетрадке по ноосфероведению. Ритка Максимова рисовала анимешную голову в профиль. Неразлучные Кир Мягков с Тимом Хлеборезовым резались в "балду", то и дело давясь смешками. На самой первой парте, так прямо, будто позировала для плаката, замерла Лина Литвинова, ради пущей школьной строгости стянувшая роскошные серебристые волосы в тугую косу. В Литвинову старательно целился жëваной бумагой из ручки Димон Туров с непочëтным прозвищем Индеец Зоркий Глаз. На перемене надо будет, пожалуй, съездить ему по шее. Ну, или хотя бы авторитетно пообещать съездить.