Каждый раз, вспоминая эту историю, я думаю о том, что не бывает безвыходных ситуаций и что всегда лучше продолжать надеяться, чем безропотно умереть. А еще я вспоминаю пустыню.
Мне самой никогда не доводилось бывать там, из нашего города пустыня маячила тонкой желтой полоской на самом краю земли, но когда я слушала истории, что рассказывала мне мать О, я словно видела все это наяву! Безбрежный, бескрайний океан песка, по которому степенно бредут торговыми судами караваны верблюдов и стремительно проносятся боевыми галерами конные отряды. Сжигающий все живое полуденный зной, от которого ты словно сам рассыпаешься песком, и нежная прохлада ночи, бодрящая тебя, словно глоток студеной воды из заветного оазиса. И жизнь людей, что стали частью пустыни, стали песком, который ветер играючи носит с бархана на бархан, не оставляя в покое ни на миг. Вот так, в череде домашних дел и редких сказок матери шло мое детство И кончилось оно в один миг.
Когда отцу исполнилось пятьдесят, он одряхлел настолько, что уже не мог сам управлять хозяйством. Почти безвылазно он сидел в своей комнате, читал Саги и, как поговаривали боязливым шепотом слуги, по ночам пил запретные вина. Заправлять всем стал Майсур, его старший сын, и ничего хорошего это ни мне, ни матери не сулило. Доля домашних дел, что мы должны были делать, значительно увеличилась, а когда пришел сезон выпаса овец, Майсур сказал, что я отправлюсь с ним на дальние пастбища в предгорья, помочь в подсчете стада. Услышав об этом, я даже обрадовалась настолько мне уже опостылела рутина домашних хлопот, да и возможность увидеть чтото новое будоражило сердце девочки, не ступавшей ногой дальше привычного пути из дома на базар, да еще, изредка, во время больших проповедей на главную площадь. Когда я покидала ан-Нибадж на спине небольшого серого ослика, неторопливо следовавшего по пятам коня Майсура, сердце мое пело. А потом был первый привал.
Ну что, бедуинка, сказал мне сводный брат, закончив есть похлебку, приготовленную мною на маленьком походном костре, ты же знаешь о том, что дикари должны слушаться Верных и исполнять каждое наше желание?
Я такая же Верная, как и ты. ответила я ему, глядя вниз и стараясь говорить смиренным голосом. Я так же верую в Одена и Лед, а что до бедуинки, то не забывай, что половина крови, текущей в моих жилах, это кровь твоего отца. Я уважаю тебя как своего брата и как старшего сына, но, пожалуйста, не смей
И тут страшный удар обрушился на меня, а за ним еще один и еще. Я сжалась в комочек, пытаясь закрыться, а Майсур бил меня что есть мочи, вымещая на мне всю свою злость, всю обиду за мать, весь свой гнев на отца, нашедшего ей на замену более молодую и красивую пассию.
Вот такто, дикарка. Знай свое место, грязная пустынная крыса! А теперь, я почувствовала, как он рывками пытается задрать подол моей абайи, ты получишь то, что тебе причитается!
Я поняла, что он собирается сделать, и дикий страх скрутил меня всю, сжал и завязал в узелок, не давая ни вздохнуть, ни убежать. Я не видела ничего, кроме земли перед глазами, не слышала ничего, кроме отчаянного стука моего сердца и не чувствовала ничего, кроме жадно шарящих по мне рук. А затем резкая боль пронзила меня снизу вверх, разрывая на части, закрывая собой весь мир и не желая прекращаться
Когда я пришла в себя, было уже утро и Майсур взнуздывал своего коня. Увидев, что я очнулась, он подошел и, склонившись надо мной, схватил меня за подбородок и повернул голову так, чтобы я смотрела прямо ему в глаза.
Теперь послушай, что я скажу, бедуинка. Ты сама понимаешь, что никто не поверит, если ты решишься рассказать о том, что произошло. И я обещаю тебе, что если ты попробуешь даже намекнуть об этом любой живой душе, он вытащил изза пояса большой нож, которым на заднем дворе разделывали овец, я убью твою мать. Ты все поняла? Теперь собирайся, нам пора в путь.
Словно со стороны я наблюдала за тем, как я оправляю платье, собираю вещи, сажусь на ослика и покорно отправляюсь вслед за Майсуром. Две недели длилась наша поездка, и каждый наш привал повторялось то же самое, кроме времени, что мы провели с пастухами, пасшими отцовские стада. И каждую ночь после этого я представляла, как тихонько подымаюсь и исчезаю в ночной мгле, но вспоминала глаза Майсура и его большой нож и оставалась лежать на месте, скукожившись тугим клубочком под колючим одеялом из верблюжьей шерсти.
Когда мы вернулись, мать, увидев меня, побледнела, а затем опустила взгляд вниз. Мне кажется, она какимто образом поняла, что со мной произошло. Но что она могла поделать? Одна в чужом городе, в семье, где ее ненавидят, хрупкий цветок пустыни, чахнущий рядом с отшельникомотцом. Она не могла мне помочь и стыдилась этого. Мать стала избегать меня и никогда больше уже не рассказывала мне сказок о пустыне. Мне иногда снилось, что она снова сажает меня на колени и, поглаживая волосы, шепчет свои удивительные рассказы и тогда я просыпалась и тихо плакала до самого утра, моля Одена наказать Майсура за то, что он сделал со мной и с моей жизнью.