Мирослава отказалась от решения ударить жену конунга в ответ. Она отвернулась от Ефанды, посмотрела на Линн и громким, но дрожащим голосом пообещала девушке спасти ее. Линн в ответ лишь покачала головой, но ничего не ответила. Стражники вновь подхватили ее под обе руки и потащили в конюшню: сама она идти не могла, так как ночью обморозила ноги.
Мирослава продолжала звать Линн и идти за ней, таща за собой Ефанду. Ефанда и Катарина кричали что-то на своем, пытаясь удержать обезумевшую Мирославу. Наконец, девушка вырвалась и побежала. Другие варяги по приказу Ефанды пытались усмирить чужестранку. Они поймали ее и заломили ее руки за спину. Мира падала на колени, сопротивлялась, и тогда они тащили ее по грязному снегу обратно к Ефанде. Весь двор замер. Обитатели Ладоги образовали небольшую толпу, чтобы поглазеть на того, кто там так кричит.
Ты что, дала ей то снадобье? Ефанда шепнула Катарине.
Она была совсем слаба и больна. Я боялась, что свалится, оправдалась служанка.
Давай еще. Так мы избавимся от нее гораздо быстрее. Посмотри только на нее! Дай ее еще снадобья, и она сама же себя выдаст.
В этот момент деревянные ворота крепости отворились, и во двор въехало несколько всадников: Рёрик, Утред и Синеус в сопровождении своего трэлла Райана, который шел пешком рядом. Братья показывали только прибывшему домой Рёрику временную могилу его верного друга Якоба и те приготовления, что уже были сделаны к завтрашней прощальной церемонии. Увидев происходящее во дворе своей крепости, Рёрик тут же обратился к Ефанде. Мирослава не знала, о чем он говорил, но Рёрик определенно был в ярости. Она заметила в глазах Ефанды подступающие слезы. Жена конунга закидывала голову чуть вверх, чтобы не пролить ни слезинки, ибо была выше этого и не могла показать слабость перед Катариной или Мирославой, и тяжело дышала: ее ноздри то и дело расширялись, как у лошади на морозе. Вероятно, Рёрику пришлось не по душе ее самовластие, и он прилюдно отругал ее.
Мирославу тут же отпустили, она еле как поднялась с земли и отряхнула платье. Рёрик осмотрел ее с ног до головы. Его желваки ходили, и это было видно даже под густой заснеженной бородой, которая двигалась вместе с ними. Меж бровей появилась глубокая складка. Затем он взглянул на Линн, которая виновато опустила голову.
Эта женщина здесь почетная гостья! До тех пор, пока мы не знаем, кто она и откуда! Так уважайте своих гостей, как вы уважаете богов! крикнул он всем присутствующим во дворе и замолчал, бросая суровые взгляды на каждого.
Рёрик натянул поводья и проехал верхом дальше, к поилке. Вся Ладога вновь замерла, но теперь уже не от крика Мирославы, а от молчания Рёрика. Каждый здесь знал, что гораздо безопаснее, когда он говорит.
Улучив удобный момент, Мирослава нашла глазами Райана. Она обрадовалась тому, что и он смотрел на нее, но поймав эту эмоцию, себя за то мысленно поругала. О чем он думает, когда глядит на нее? Она не знала и знать не могла, ведь этого не было в ее рукописях. Однако она знала другие его мысли. Все, о чем Райан думал, с чем засыпал и просыпался, это мысли о возмездии, мести и справедливости. Когда этому суждено было произойти, Мирослава не могла вычислить: многие события не совпадали с ее книгой, многое шло не по сценарию, а некоторые герои и вовсе будто выходили
из строя. Когда Ефанда стала такой жестокой? Когда Линн вдруг заговорила на русском? Почему Райан так смирен и покорен?
«Все три брата еще живы и находятся в крепости. Линн еще не сожгли. Значит, Вадим еще не поднял восстание, Мирослава пыталась сложить пазлы в единую картину. Значит, Райан еще не встретил Марну... Значит... Черт. Слишком многое идет не так... Что здесь делаю я? Почему Линн сбежала? О какой смерти она говорила? В нее словно дьявол вселился. В своей ли я книге вообще?»
Ее мысли прервала Катарина. Она робко попросила Мирославу пройти в крепость. Райан отвернулся и занялся жеребцом Синеуса.
«Почему ты не заступаешься за меня?» в голове Мирославы пронесся вопрос, который ее расстроил. Впрочем, она и сама знала ответ. Быть может, это и была ее книга, но не та, что ты держишь в руках, а та, что сама держит тебя в себе. Подними Райан сейчас руку останется без нее навсегда.
В крепости было скучно, холодно, грязно, тоскливо. Все слуги, женщины и мужчины были заняты тяжелой работой. Некоторые готовились к общему собранию: носились с тушками животных, бочками с элем и вином, готовили свежие одежды и натирали полы. Нельзя сказать, что до блеска. Скорее, разгоняли грязь по углам, лили воду, и обувь пачкалась еще больше. Снаружи было не лучше. День был коротким, пасмурным. Солнце показалось на пару часов и снова ушло. Перед ужином Катарина позволила Мирославе, вновь заточенной в комнате, съесть еще лекарства, чтобы успокоиться, и потому оставшийся вечер проходил без слез и истерик. Мирослава была истощена. Она хотела домой, хотела в Петербург, хотела к мужу. Отныне они (что Петербург, что муж) не казались ей такими суровыми и холодными, как прежде.
Если я сейчас лежу в больничной палате и ты держишь меня за руку, говорила она сама с собой, снова спрятавшись в углу и обняв колени, а я знаю, что ты держишь... ведь заботливее тебя у меня никогда никого не было. Если ты слышишь меня... или же чувствуешь... Саша, я люблю тебя. Я скучаю. Я хочу домой. Пожалуйста, верни меня... И прости меня за все.