Вот так и проявляют себя когнитивные искажения в своем лучшем виде. Только понятие это будет введено только двенадцать веков спустя, и потому Мирославе не останется ничего, как думать, что прежде она действительно была счастлива.
Мирослава вытерла рукавом слезинку, катившуюся по щеке. Катарина сидела на лавке в другом углу и наблюдала за пленницей. Быть может, она не понимала ее язык, но понимала тон ее голоса, в котором растворялась боль. На мгновение она даже сжалилась над Мирославой и посочувствовала ей, но длилось это недолго. После все ее мысли снова были заняты то русалочьим хвостом, который она пыталась отыскать у Мирославы, то другими ведьминскими штучками.
Саша... пожалуйста, не дай мне умереть... Мне всегда казалось, что я сильная... Но это не так. Ты, ты и только ты давал мне эту силу. Ты позволял мне чувствовать себя сильной и в том мне подыгрывал. А я насмехалась над тобой. Говорила, что ты груб и холоден И вот теперь здесь... я не справляюсь без тебя, Саша... Мне очень-очень страшно и больно. Пожалуйста
Мирослава сжала кулак, надеясь почувствовать его прикосновение. Касается ли он ее руки сейчас? Слышит ли он ее? Там, в больничной палате, бегут ли по ее щекам слезы, утирает ли он их?
Я люблю тебя
А в голове время от времени звучали слова Линн: «Дорога жизни оказалась дорогой смерти», «Я умерла, я утонула», «Варяжское море так далеко».
Мирослава решила, это были очередные проделки ее разума, где все смешалось воедино. Проделки того лекарства, от которого она не отказалась и во второй раз. Она сама утонула, умерла или впала в кому, и потому ее мозг спроецировал это на Линн, как это обычно бывает во снах. Возможно, Линн говорила с ней по-русски потому, что в палате Мирославы кто-то находился, и она, наконец, по чуть-чуть возвращается в реальность или, по крайней мере, краем уха пытается за нее зацепиться.
Она много думала о том, почему слышала древние языки. Ей вдруг вспомнилось, как часто бывают сны на английском или ирландском, но те языки известны ей почти с самого рождения. Быть может, где-то в тайной комнате ее мозга нашлось место для неведомых ей языков, потому как она часто слушала поэзию и музыку для вдохновения, перед тем как сесть писать.
Мирославе часто приходилось читать и о такой штуке в психологии, как осознанные сны. Была ли она в одном из них, покуда ощущала себя реально? И если мозг способен подарить во сне даже оргазм, способен ли он обманывать болью и запахами? И, быть может, языки, которые теперь ей казались по-серьезному скандинавскими и древнерусскими, на самом деле лишь бессвязный набор звуков? Она не могла это проверить.
Линн была лишь ее выдумкой,
наполовину стершимся воспоминанием из рассказов нянечки, и потому Мира писала о ней в своей книге. Она помнила, как та рассказывала ей байки о рабыне, что была однажды, еще в эпоху викингов, сожжена на костре. И нет, она не говорила на русском. Она была рождена датчанкой и стала рабыней по бедности своих родителей, которые продали ее. Еще во Фризии. Такой была судьба Линн по книге Мирославы. По рассказам нянечки. Но что случилось с этой Линн?
Ефанда в тот же вечер рассказала мужу о случившемся, чтобы оправдаться за свой проступок. Рёрик был вне себя, ходил кругами по спальне и кричал на нее. Ефанда, перебирая пальцы рук, рассказала о том, что их гостья была не такой простой, как показалось сначала, поведала она ему и о том, что Мирослава знала не только имя самого Рёрика, но и Катарины, никому не нужной служанки. Конунг мучился догадками: зачем чужестранке понадобилось спасать Линн? как она оказалась здесь? кто ее подослал? подстроила ли она свое похищение тем, что поменялась с Линн?
Не спросив меня, не смей поступать так, как тебе вздумается! Рёрик ударил рукой о стул. Что происходит с тобой, что в один час ты мудра, а в другой ведешь себя не лучше взбалмошной древлянки?!
Откуда тебе знать, как ведут себя древлянские женщины?.. прошептала Ефанда обидевшись. Ее оскорбило сравнение с другим племенем, уже какое десятилетие враждовавшем со словенами, к которым принадлежала она сама.
В тот же вечер допросили и рабыню, но Линн ничего не знала. Она рассказала Ефанде, что видела чужестранку в лесу, когда бежала к Варяжскому морю.
Эту девушку схватили вместо меня. Перепутали Я не знаю ее, клянусь богами, не знаю
О том, что Мирослава говорила на ее родном русском языке, она умолчала. Никто в крепости не знал секрета Линн, который она теперь разделила с чужестранкой. На вопросы о том, куда же она бежала, Линн солгала, что хотела утопиться и вода принесла бы ей более желанную смерть, нежели огонь.
Глава 8. Черные ноги
Конечно, вы еще не придумали зеркала, Мирослава крутила головой в разные стороны, пытаясь рассмотреть себя и понять, как она выглядит, запомнить эти ощущения, детали.
Быть может, однажды она сможет вернуться домой? В первую же очередь она займется своей книгой, своей единственной радостью и отдушиной, и никто не посмеет ее обвинить в том, что она пишет как-то не так и что-то не то. Откуда им знать, как правильно? Зато Мирослава теперь точно все знает. Она знает, как пахнет и как звучит то место, которое прежде было лишь словом. Она знает, какова на вкус Старая Ладога, для нее отныне просто Ладога, просто Альдейгьюборг. Она расскажет все, не утаив ни одного воспоминания об этом страшном месте. Быть может, поэтому она здесь? Быть может, все не просто так?