Ви опустил голову так низко, что лицо скрылось за волосами.
Нет, глухо ответил он. Она умерла ещё до этого.
Мне жаль. Если она была добра к тебе, то...
Ви не дослушал или вовсе не слышал. Он вдруг резко вскинул голову и выпалил:
Я так любил её!
Его взгляд полыхнул, но тут же погас, и парень снова спрятал лицо за волосами, словно испугавшись или устыдившись своего порыва.
Иннидис притворился, что не придал этому значения, чтобы не усугублять чувство неловкости. Вместо этого сказал:
Ви, тебе не нужно менять своё поведение только для того, чтобы угодить мне. Тем более что твои особенности не вызывают у меня неудовольствия. Теперь уже нет. И ты можешь не беспокоиться, что кто-то ещё куда-то тебя продаст. Больше никто не сможет этого сделать, даже я. Потому что вот, он протянул ему свёрнутый в трубочку пергамент, это твоё освобождение. Я пришёл, чтобы просто отдать его тебе, и не думал, что беседа затянется. Иннидис усмехнулся. Возьми его. И там внутри ещё тот поступной лист, который
Ви не дал ему договорить. Он распахнул свои огромные чёрные глаза ещё шире и в приступе ликующей благодарности, совсем как в предыдущий раз, пал к его ногам и прильнул губами к его руке. Только теперь это ощущалось совсем иначе. Мягкие прохладные волосы, упав, скользнули по пальцам Иннидиса, приятно щекоча, а прикосновение тёплых влажных губ отозвалось во всем теле. Он хотел бы, чтобы губы Ви переместились с его кисти на запястье, а потом выше, но усилием воли он высвободил руку и даже отстранился.
Прекрати, Ви, немного ворчливо сказал он, хоть это оказалось и непросто. Я ведь уже говорил, что благодарность можно выражать как-то иначе.
Юноша поднялся с колен и улыбнулся, как показалось Иннидису, немного дразнящей улыбкой.
Если изволишь, господин, я могу снова побыть твоим натурщиком. И в этот раз обещаю вымыть ноги заранее.
О боги, Ви, угрюмо бросил Иннидис, разворачиваясь к двери и сам не понимая, что имел в виду этой фразой.
На самом деле ему просто хотелось как можно скорее покинуть эту комнату, чтобы не искушать себя и судьбу.
ГЛАВА 8. Наваждение
Усилиями Чисиры и Каиты мастерская была очищена от пыли, паутины и прочей скопившейся за многие месяцы грязи, а Иннидис, отдохнувший после долгой дороги и оправившийся от новых впечатлений, уже несколько
недель как вернулся к работе. Вроде бы вернулся. Только вроде.
По странности, море новых идей не помогало, а скорее мешало ему, желания спорили между собой, противореча друг другу. Иннидис то хватался за наброски для будущих рисунков или статуй, то принимался расписывать рельефную вазу из светлой глины, которую сам же и изготовил, то начинал и не заканчивал высекать маленькие фигурки из опала и хризолита. Они так и стояли, незавершённые, на одной из полок, ожидая своего часа.
Вот и сейчас он отложил начатый набросок, для которого просил позировать девочку десяти лет из семьи кожевенников, встреченную им на днях в Мастеровом переулке. Она привлекла его внимание огромными ярко-синими глазами на бронзово-смуглом лице, обрамленном чёрными кудрями. Очень необычное сочетание, а он как раз хотел потренироваться писать реалистичные портреты в цвете, как Ки-Аяса. И тут глаза эти, словно на заказ!
Однако продвигался набросок с трудом, и не было ясно до конца, в чем же дело. Вроде бы присутствовало всё что надо: и желание с вдохновением, и понимание, что делать и как, и умение, и терпеливая натурщица. Но работа не шла.
Такое, впрочем, случалось с Иннидисом и прежде: когда мыслей о будущих творениях становилось слишком много и представлялись эти творения слишком ясно, то вся энергия словно бы уходила в воображение, и её не оставалось для реальной деятельности. В общем-то, это время надо было просто переждать, рано или поздно мысли успокаивались и начинали приносить свои плоды.
Иннидис заплатил девочке два аиса и отпустил её восвояси, попросив прийти снова через день. Может быть, тогда всё получится, да поможет ему Лаатулла.
Убрав незаконченный набросок в плоский металлический сундук, чтобы не повредился, Иннидис вернулся к подставке. Думая о чем-то малосущественном если бы попытался отследить свои мысли, то вряд ли вспомнил даже то, что крутилось в голове минуту назад, он почти неосознанно водрузил на подставку потемневший от времени, но чистый лист, и столь же безотчётно принялся водить по нему углём. Очень скоро на бумаге вырисовался юноша, подозрительно напоминавший Ви. Иннидис быстрыми густыми штрихами перечеркнул рисунок и, вздохнув, откинулся на спинку бронзового стула.
Вот ведь, ещё этой головной боли ему не хватало! С тех пор как он понял причину своей мнимой неприязни к Ви и парень перестал его раздражать, всё стало только хуже. Потому что теперь вместо раздражения Иннидисом владело болезненное наваждение, порой доходящее до абсурда.
Пару дней назад, например, он зашёл вечером в мастерскую, чтобы забрать оттуда забытый поясной нож, и ему вдруг на удивление ясно представилось, как через стену, из гостевой комнаты, доносятся крики Ви, которому привиделся кошмар. Как тогда. И неважно, что Ви давно уже жил внизу, а гостевая комната пустовала. Разве воображению когда-нибудь мешала реальность? И вот уже Иннидис со всей отчётливостью рисовал в голове довольно чувственную сцену, в которой он врывался в гостевую комнату (как тогда), успокаивал Ви (как тогда), а потом ласкал его тело, и снимал с него одежду, и целовал его губы, и спускался ниже. А парень смотрел на него своими бесстыдными и прекрасными (как сейчас, не как тогда) глазами, запрокидывал голову, развратно выгибал спину и тянулся ему навстречу...