Ближе к вечеру Иннидис наведался к градоначальнику: рассказать о своём путешествии и передать заказанные украшения, которые, надо думать, вскоре обовьют руки и шею Реммиены. Можно было бы отправить к Милладорину браслеты и ожерелья надёжным посыльным, но Иннидис посчитал, что куда выгоднее явиться лично. Хорошие отношения с градоначальником иногда здорово облегчают жизнь, и надо пользоваться случаем, чтобы освежить их.
С теми же соображениями Иннидис посетил и Роввана Саттериса вручил ему маленький горшочек с чёрным медом, которым Эшмир так славился, и запечатанный кувшин с одним из лучших тамошних вин. Раз уж предстоит в скором времени просить вельможу о помощи и о том, чтобы он закрыл глаза на кое-какие мелочи и нарушения, то, опять же, лучше было напомнить о себе лично.
У Роввана он пробыл допоздна, у него же и поужинал, рассказывая обо всем, что видел и слышал за морем, заодно отдал его дочери маленький, с ладонь размером, портрет царя Адданэя: он уже давно обещал его сделать и даже сделал, но до отъезда так и не передал, руки не доходили.
По возвращении домой Иннидис только и мог, что без сил рухнуть на кровать и уснуть. Какая уж там беседа с Ви? Не до него сейчас. Так что он велел управителю перенести разговор с ним на утро.
***
Иннидис сидел на бархатной подушке в бронзовом кресле посреди своих покоев, а Ви стоял перед ним, склонив голову и опустив глаза.
Ну просто сама скромность! И не скажешь, что ещё позавчера танцевал, бросал на зрителей манящие взгляды и улыбался без всякого стеснения. Сейчас о том танце напоминали только слегка поблёкшие узоры на кистях рук и предплечьях. И ещё волосы. В них, как и тогда, поблескивали цепочки, кольца и золотистые нити, переплетённые с десятком тончайших косичек поверх распущенных волос. Свет падал на него сзади, из окна, заставляя все эти украшения ещё ярче играть и переливаться. Косички
были тугие и гладкие, а не растрёпанные, как после сна, и это значило, что заплёл он их только что, этим утром, скорее всего, ещё до завтрака. И не жаль было времени?
Остальных украшений на нём, конечно, уже не осталось: раздобытые Аннаисой специально для представления, они вернулись законным владельцам.
Я рад, что ты полностью выздоровел и так сильно преобразился, начал Иннидис издалека. В первые минуты я тебя даже не узнал.
Взмах ресниц, быстрый взгляд и снова глаза в пол.
Это стало возможным лишь благодаря твоей доброте, господин, заботе Хатхиши и терпению всех остальных в этом доме. Да вознаградят вас всех боги, господин.
А говорит-то как складно, и голос такой музыкальный и спокойный. Куда только делась былая встревоженность речи?
Он смотрел на этого человека и никак не мог увидеть в нём прежнего Ви. Два образа упорно не желали соединяться воедино. Неужели это тот самый доходяга, израненный и истощённый, который лежал на пороге его дома при смерти, от которого разило гноем и нечистотами? Тот самый, который так испугался пса, что начал задыхаться и обмочился от ужаса? Тот, который кричал и плакал ночью от страха? В конце концов, неужели это тот самый недотёпа, который, сбиваясь, путаясь и волнуясь, просился где-нибудь искупаться? Которого Аннаиса за глаза иногда называла уродцем? На него намекали только шрамы от собачьих укусов на кистях, видимые вблизи сквозь узоры и совсем незаметные издалека.
Но самое странное, что в восприятии Иннидиса тот, прежний, Ви оставался безобидным, стеснительным, искренним и добрым парнем, достойным сочувствия, а этого, нынешнего, он считал не заслуживающим доверия и подозревал в двуличии и преступном прошлом. Причём просто так. Можно сказать, без причины (не считать же настоящей причиной ничем не подкреплённые измышления). Он и сам осознавал, какая это глупость разное отношение к вчерашнему и сегодняшнему Ви, ведь человек-то был один и тот же. И либо он искренний и безобидный и тогда, и сейчас, либо никогда таким и не был.
Вот что я хочу понять перешёл Иннидис к вопросу, ради которого и позвал его сюда. Раньше я полагал, что до рудника ты был обычным домашним рабом. Однако сейчас вижу, что это не так. Ты был рабом для господских утех, верно?
Краткая, на пару мгновений, пауза и тихий ответ:
Да, когда-то я был им, господин.
Тогда чем же ты так провинился, что тебя, дорогостоящего невольника, отправили умирать на шахту? Что такого страшного совершил? Нам здесь следует тебя опасаться?
Дрогнули и взметнулись ресницы, распахнулись глаза. Взгляд получился дольше, чем в прошлый раз, а в голосе послышались молящие нотки.
Клянусь, господин, я не сделал ничего настолько дурного, чтобы заслужить мучения и смерть на той шахте! И я точно не опасен ни для кого здесь! И вообще не опасен
Но за что-то же тебя туда отправили? Я желаю понять за что.
Прости, господин, но мне это неизвестно, с лёгким вздохом сказал Ви, вновь опуская веки. Я бы тоже очень хотел это понять, но не понимаю Я не безвинен, конечно, и я совершал разные ошибки, но, клянусь всеми богами, я не преступник и никому не причинил настоящего зла.
Ты не можешь совсем не догадываться, возразил Иннидис. У тебя должны быть хоть какие-то соображения.