Он поднялся с кушетки, сам обнял её и сказал, что, конечно же, он в восторге от её танца и что тоже очень по ней скучал. И если второе было чистой правдой, то первое лишь отчасти. Потому что от танца-то он был в восторге, только вот не от её танца. Её в танце он толком и не увидел
Сейчас будет ещё один! воскликнула Аннаиса и, махнув рукой, пошла обратно к помосту.
Второй раз девочка танцевала одна и предстала в образе разгневанной богини. Наряд на ней остался прежний, а вот цветы с волос она сняла и косы выпустила теперь они не обвивали голову, а свободно падали на спину. Танцовщик же поставил ещё один табурет позади Ветты и мальчика с тамбурином, принёс откуда-то вторую лиру и присоединился к ним. В этот раз Иннидис его не разглядывал да и не разглядел бы вдали, в тени и за спинами других музыкантов. Он устремил все своё внимание на Аннаису и не мог не отметить, что за истёкшие семь месяцев она стала танцевать намного лучше.
После танцев дети принялись обсуждать каких-то выдуманных вельмож и вести изысканные, как они сами считали, беседы, втягивая в них и Иннидиса. Ветта, маленький друг Аннаисы и то ли незнакомый танцовщик, то ли Ви в это время играли весёлые и печальные мелодии, чередуя их и иногда меняя инструменты.
Юным господам вскоре наскучило беседовать, чинно возлежа и восседая, и они затеяли игры с канатом и тут же преобразились из маленьких взрослых обратно в детей. Новая игра заключалась в том, чтобы пройти по верёвке, туго натянутой между двумя деревьями невысоко над землёй, и не упасть. Этим они и занялись, пока Каита и Орен зажигали цветные фонарики, наступали сумерки, и разноцветные огоньки должны были разукрасить сад.
«Канатаходцы» хохотали и через раз падали. Хотя Аннаиса, в отличие от своих друзей, все три раза прошла по верёвке до конца, разве что немного покачнулась: сказывались занятия танцами, требующие хорошо владеть собственным телом и держать равновесие.
Иннидис попивал вино и смотрел на развлекающихся вдали детей рассеянным взглядом, пока к ним вдруг не присоединились великан Мори и молодой танцовщик. Вся рассеянность враз улетучилась.
Как и следовало ожидать, парень быстро пробежал по канату и остановился с другой стороны, поджидая Мори, тоже ступившего на канат. Верёвка провисла под мощным телом, и танцовщик округлил глаза в деланом испуге и засмеялся, как только Мори, закачавшись, а потом оступившись, с громкими шутливыми проклятиями ушёл ногой на землю. Юноша держал себя так, словно давно знал Мори. И Мори вёл себя так же. Он подбежал к нему в притворном возмущении, сгрёб в охапку и встрепал волосы, как прежде иной раз делал с Ви
Последние сомнения рассеялись, и всё равно у Иннидиса невольно вырвалось тихое:
Нет Это не может быть он настолько невероятным казалось преображение.
Но вот танцовщик Ви поправил встрёпанные рукой Мори чёрные пряди, и на миг обнажился толстый шрам на шее, до этого спрятанный за тяжёлыми густыми волосами и частично до сих пор прикрытый ожерельем. А в следующий момент Ви знакомым жестом приложил ладонь к левой стороне шеи, натянув и прижав к ней волосы.
Что, хорош, да? с довольной ухмылкой спросила Хатхиши, подсев к Иннидису и толкнув его под локоть. Видать, от неё не ускользнуло его изумление, если не сказать потрясение. Я же говорила, что мы из него ещё красавца сделаем.
Да я глазам своим не верю.
Тебя долго не было, вот и не веришь, хохотнула Хатхиши. А мы-то постепенно привыкали, его обличье на наших глазах менялось.
Если бы только обличье пробормотал он, пристально наблюдая за Ви.
Хатхиши откликнулась вопросительным междометием, но Иннидис не стал пояснять свои слова, а женщина не стала уточнять вопрос.
Ви все ещё торчал рядом с Мори возле каната, и даже мельчайшие его движения поворот головы, лёгкий жест были очень изящны, и это наводило на некоторые не самые приятные мысли. Даже странно, что они пришли в голову Иннидиса лишь сейчас, а не в тот момент, когда он заподозрил в танцовщике Ви и увидел его играющим на лире.
Молодой, даже юный невольник, лицо и строение тела которого настолько прекрасны, а движения так легки и грациозны, который отлично играет на музыкальных инструментах, великолепно танцует и, скорее всего, неплохо образован, не может быть никем иным, кроме как рабом для господских радостей. Одним из тех, кто развлекает и услаждает богатых высокородных вельмож. И если догадка Иннидиса верна (а она, конечно, верна), то можно вообразить, как дорого стоил такой раб до того, как угодил на шахту. И пусть Иннидис не мог назвать точную сумму, он никогда ею не интересовался, но кто-то из местной знати жаловался при нём, что не может позволить себе невольника ценою в дом (наверняка преувеличивал, но вряд ли сильно). Другой вельможа, хвастаясь богатством своего родича, утверждал, будто у того несколько таких рабов.
Поневоле возникал вопрос: что должно было случиться, чтобы заставить прежних хозяев продать Ви за бесценок на медную шахту вместо того, чтобы выручить за него большие деньги?
Иннидис находил этому только одно объяснение: та шахта была своего рода наказанием, медленной казнью за серьёзный проступок. Хотя и сложно представить, чем Ви мог так провиниться, какое преступление совершить, что прежние владельцы наплевали на деньги и собрались казнить его подобным образом. Убил кого-то из господ? Ограбил? Изнасиловал?