Врут во дворе, с надеждой говорю я.
Конечно, врут, охотно соглашается Ирочка. Паникеры они, вот и все.
Нам становится легче.
В следующее воскресенье приходит Диц. Я бросаюсь ему навстречу.
Сними скорее шляпу! И перчатки!
Тащу старика в комнату, к свету. Внимательно изучаю его лицо, руки, они у него большие, с темными короткими ногтями. И громко кричу, чтобы тетя Юля она на кухне слышала:
К нам дядя Диц-латыш пришел!
Мы остаемся
Медицинская комиссия военкомата, куда папа побежал в первый же день войны, после осмотра отправила его домой.
Но папа снова упрямо собирается на войну. Я мало огорчена. Даже рада.
Ведь недаром же к лацкану папиной старой, выгоревшей летней куртки приколот значок «Ворошиловского стрелка». Он заслужил его в летних военных лагерях года три назад. Я этим значком давно горжусь. Ирочка мне нескрываемо завидует. И теперь я ликую уж кто-кто, а «Ворошиловский стрелок» фашистам покажет! Он ведь бьет без промаха.
Я помогаю собирать отцу рюкзак. Мама торопливо пришивает пуговицы. Но вдруг застывает неподвижно, опусти руку с иголкой. Я с удивлением вижу, что она плачет.
Хм. Надо, пожалуй, заплакать и мне. Реву. Мама моментально вытирает слезы и вновь принимается за пуговицы.
Отец так и не попал на войну. Его снова не приняли уже категорически: дали какой-то «белый билет». Он вернулся вечером, швырнул в угол рюкзак и «залег» на диван, что всегда бывало скверным признаком. Мама сварила ему крепкий чай и небывалый случай! на небольшом подносике подала прямо «в постель». Вообще-то она нас не баловала
Через пару дней отец, запыхавшись, вбежал в комнату и бросил на стол две бумажки.
Ольга и Ленка, мигом собирайтесь! Полчаса на сборы. Только самое необходимое. И энзе, энзе, главное, не забудьте.
Мама подняла глаза от своего шитья: Что? Куда?
Ну, что ты рассиживаешь? Эшелон через два часа. Билеты достал с огромным трудом. Эвакуация заканчивается идут последние поезда. Там черт знает что творится. Давай, давай, поживее! Я помогу. Поедете обе. Я остаюсь.
Мама даже бровью не повела похоже, что ответ был готов у нее заранее.
Ни-ку-да я не по-еду. Здесь родилась, здесь и умру понимаешь?
Если будет такая судьба.
Отец долго горячится, даже стучит кулаком по столу:
Твой вечный фатализм! Ленка, хоть ты уговори свою невозможную мать!
Но я целиком на стороне своей невозможной матери.
Итак, мы остается. Это решено.
Папа уходит в другую комнату, хлопнув дверью.
Несостоявшаяся премьера
Давайте начнем
Наутро, усердствуя не опоздать, мы, первоклашки, спешим в школу пораньше. Но что это? Из низких подвальных окон валит черный дым, у входа мечутся взрослые. Прямое попадание
Идите, идите отсюда, ребята. Отправляйтесь по домам, здесь вам делать больше нечего.
А где наша учительница?
Взрослые молчат, вглядываясь в клубы дыма.
Я так и не запомнила ни лица моей первой учительницы, ни ее имени.
Только голос ее вот уже четверть века слабо и ласково доносится до меня: «Давайте начнем»
Соседи
Там много интересного. Есть желтая шкура полярного медведя. Зубастая голова беспомощно распростерта на паркете. Шкура обшита красным рюшем. За медведя обидно такой красивый зверюга, с настоящими зубами и когтями и вдруг оторочен ленточкой! Есть зеркальный шкаф, а в нем бархатное платье Агнии Степановны, которое Ирочка иногда разрешает мне посмотреть. Петр Яковлевич приходит домой поздно, и обе они целый день ждут и боятся этого момента. Он шофер в каком-то очень солидном учреждении и возит самого главного начальника. Красивая черноволосая Ирочкина мама вкусно готовит. Совсем недавно меня здесь часто угощали то грибным супом, то клецками. Теперь угощения не дождешься. Правда, по Иркиным глазам я вижу, что она не прочь поделиться со мной обедом, но боится матери. Ну и ладно, и смотреть не буду, как они едят.
«Левые» соседи состоят из Паши, хромого архитектора, которого никогда нет дома, и Нюры, занимающей самую маленькую комнатку в квартире. Нюру у нас все немного остерегаются. Она носит креп-жоржетовую розовую блузку с бантом на груди, грубые белые носки. У нее сверкающие серебряные зубы и золотые сережки в ушах. К Нюре часто ходят гости. Тогда папа откладывает скрипку и со словами: «Теперь уж не поиграешь», уходит в ванную проявлять фотопленки. Кроме скрипки, он еще увлекается фотографией. Нюра отличается тем, что ей ничего не стоит воспользоваться чужой кастрюлькой без спроса, таким же путем прихватить какую-нибудь тряпку или налить себе «нашего» чаю.
Мама снисходительно относится к этой Нюриной слабости. Агния Степановна намерена искать на Нюру управу.
Оладьи из кофейной гущи
Опустели полки гастрономов и булочных, мясных и бакалейных. Только на витринах по-прежнему, дразня аппетит, соблазнительно красуются бутафорские коробки шоколада, пирожные, торты, окорока, рыбины и муляжи розовых поросят, одетых в поварские колпачки. Поросята самоотверженно протягивают прохожим круглое блюдо с бежевыми свиными сосисками. Добродушная поросячья ухмылка сейчас воспринимается как издевательство.
Так же прочно, как обстрелы, входят в ленинградский быт продуктовые карточки. У родителей они зелененькие, «служащие», у тети Юли желтая, иждивенческая, у меня, розовая, детская. Новые карточки очень красивы глянцевитая плотная бумага и много-много аккуратных квадратиков, на которых чернеют цифры: 50, 100, 125, 150, 200, 300 Это граммы: хлеба, сахара, крупы. Когда смотришь на новые карточки, кажется, что этих граммов уйма.