- Откуда же ты идешь, тезка? спросил Шведов.
- Вообще-то из окружения, ответил Ященко. С неделю был в Сталино. Жил до войны на Буденновке.
Послушай, перебил Александр Антонович. Может, мы и родичи с тобой? Я ведь тоже из Сталино... И уже тише спросил: Как там сейчас?
До сих пор дымом пахнет. Лютуют, сволочи. Расстреливают людей, жгут дома... Лучше
на фронте драться!
А как же твои?
Эвакуировались.
Шведов сцепил зубы, посуровел, задумался. Его снова растревожила мысль о семье.
В сумерках они попросились на ночевку в крайнюю хату какого-то хуторка. Дверь открыл горбатый старик. Ничего не спрашивая, показал на темный угол в коридоре, задвинул засов на дверях и ушел в хату.
Шведов и Ященко оторопело стояли посреди сенцев. Наконец Саша тихо проговорил:
Может, уйдем?
Здесь хоть крыша над головой, ответил Шведов шепотом. Под сапогами зашуршало сено. Вот и постель. Давай, располагайся, уже громче добавил он.
Они забрались в сено и легли рядом спина к спине. Саша попытался заговорить, но Шведов перебил:
Ни о чем не думать. Спать. Выходить будем затемно.
Как ни пробирал вначале холод, как ни сосало под ложечкой от голода, все же усталость одолела их, и они уснули.
Шведова разбудило петушиное пение. Голосистый выводил свое соло где-то внизу, под полом. Александр Антонович растолкал Ященко. Вылезли из сена, и в тот же миг открылась дверь хаты, старик будто поджидал, когда проснутся гости. Он поманил их рукой.
На столе стояла огромная миска с квашеной капустой, рядом лежали две коричневые лепешки и печеная тыква.
Гы, гы, прогудел хозяин, кивая головой на стол...
Уже за селом Саша рассмеялся. Худой, с длинной шеей, почти еще мальчишка, он старался не отставать от Шведова, подстраиваясь к его широкому размеренному шагу.
А немой вроде испытывал нас, заговорил он. Всю ночь, считай, на морозе продержал, а утром накормил до отвала.
А откуда ему знать, что за люди его непрошеные гости, отозвался Александр Антонович. Может, ночевкой в холодных сенях и проверяет. Полезут нахально в хату сволочи. Скажут спасибо за солому свои, накормит их...
Обходя Славянск с запада, они заночевали в селе Ново-Николаевка. За более чем скупым ужином Шведов расспрашивал хозяйку, далеко ли от них находятся Пришиб, Богородичное и Дробышево.
Там теперь фронт, ответила женщина. А Дробышево на той стороне. За Донцом. Там наши.
На рассвете они направились к Северскому Донцу. Голую землю сковал мороз. Было холодно, и Шведов поторапливал напарника. Часа через два вышли к молодому ельнику, стали пробираться между тонконогими деревьями. Вскоре ельник закончился и перед путниками открылась песчаная прибрежная полоса, полого спускающаяся к пойме. Они присели на корточки, осмотрелись.
Давай, шепнул Александр Антонович и по-пластунски пополз к реке...
В комнате сумрачно. Серый свет с трудом пробивается сквозь маленькое окошко. Матрена Яковлевна перевела взгляд от ребенка и посмотрела на свинцовые стекла. Осторожно, чтобы не разбудить Нелю, отстранила ее от груди. Капелька молока задрожала на щечке у девочки. Мать легонько размазала молоко мизинцем. Неля зачмокала во сне. Матрена Яковлевна положила ее в кроватку и вышла во двор.
В подслеповатый домик у Кальмиуса она перебралась недавно. До этого снимала комнатушку на Седьмой линии. К ней пришла сослуживица по областному отделу уполномоченного наркомата заготовок и сказала, что на Семнадцатой, по соседству с ними, пустует дом. Его хозяева эвакуировались.
И не так страшно будет, добавила она. Все-таки окраина. Немцы в центре селятся.
Чужеземцы уже две недели в городе. Сердце никак не может смириться с тем, что произошло. Если бы не ее дочка! Всего полгода назад к ней в больницу приходили знакомые и радовались, поздравляли с рождением девочки. Матрена была переполнена счастьем. Жизнь с детства не баловала ее. После контузии, полученной на гражданской войне, умер отец. На руках у матери осталось пятеро детей. Матрена Ивановна, окончив два класса в родном селе Христофоро-Бойково, сначала помогала по дому, а четырнадцати лет приехала в Сталино и нанялась в прислуги. Хозяйка окрестила ее Соней. Пристало к девочке новое имя, так Соней и осталась. В 1932 году устроилась уборщицей в Дом Советов. Затем освоила специальность ротаторщицы.
Хоть и поздновато, но встретила любимого. У них появилась дочка. В заботах о крохотном существе не заметила, как подошла беда, ворвалась в дом война и все спутала, разрушила. Ивана призвали в армию.
Машины с красноармейцами шли по улице Артема.
Соня была на работе.
Наши едут! крикнул кто-то в комнате.
Все бросились к окну. Соня распахнула раму и попросила стоявшую рядом с ней Августу Гавриловну Богоявленскую:
Если Ваню заметите,
скажите.
Но она увидела его сама.
И-в-а-ан! закричала протяжно.
Он услыхал ее и поднялся во весь рост, замахал рукой.
Ваня, уже тихо сказала Соня. В глазах заблестели слезы.
А по улице бесконечно шли машины с бойцами...
«Повстречаемся ли мы, Ваня?» прошептала Соня. Она остановилась у речки. Кальмиус, тоскливо журча, уходил в сторону завода. Две трубы чуть виднелись за огромным терриконом, пугающим своей чернотой. Раньше завод был живым существом. Теперь за терриконом стояла мертвая тишина. Мертвые дома, мертвый город.