Гляди сюда! громко крикнул он, словно нуждался во внимании: все и так не отводили от него глаз.
Развернулся к дрожкам, ухватился за рессору, поднатужился и переломил стальную полосу.
Вот так! крикнул он весело.
Возчики отступили.
Мужик отряхнул руки и полез в карман за серебром, которое щедро ссыпал в руку своему извозчику. Я заметил, что фалангу его мизинца на левой руке полностью закрывал золотой перстень с вырезанным гербом и камешком типа сердолика посередине[2].
Это кто ж такой? спросил я извозчика, недоуменно пялясь в спину мужику. Он неспешной походкой удалялся в сторону ближайшей площади.
Известно кто Граф Самойлов, гроза всех увеселительных заведений Одессы, ответил мне не расстроенный, а довольный извозчик.
Я бросился вдогонку графу.
Он обернулся, заметил, что я бегу вслед за ним, и одобрительно кивнул на ходу:
Что, грека, чуть не сцапали тебя раки? Зря с чумаками связался. Это такой народ только держись. Ни бога, ни черта не боятся! Своих калечат, если провинился. А уж с чужаками
Самойлов двигался вроде не быстро, но подстроиться под его широкий шаг было нелегко. Пер вперед, как танк, или, скорее, как медведь в лесу уверенно и неотвратимо.
На чумаках Одесса стоит! Жизнь у них суровая, и сами они ребята жесткие. Ежели кто из них проворуется, накормят соленой рыбой, напоят от пуза, пенис ниткой перетянут и ждут, пока мочевой пузырь не лопнет. Так и бросят в степи подыхать, увлеченно рассказывал мне граф.
Ему, по-моему, было все равно, кто рядом. Были бы уши а там плевать. Его кипучая натура требовала любого выхода хотя бы в форме рассказов собственного сочинения.
Вон, гляди, он ткнул пальцем в сторону караульной будки с солдатом через площадь. Намедни с сыном, штык-юнкером, гуляли, ветер поднялся, пыль столбом. Так тот караульный в вихре и не разглядел, какого чина сынок мой. Решил, что полковник али генерал. В колокол зазвонил вся кордегардия выбежала на караул.
Он громко захохотал на всю площадь.
Куда поспешаем, ваше сиятельство? спросил я, когда прилично удалились от чумацкого табора.
Так на аттракцион, на Куликово поле, все так же весело ответил граф, не чинясь.
Я заметил, что народу вокруг прибавилось и все двигались в одном с нами направлении. В этот поток вливались и базарные торговцы, и их покупатели с корзинками, и зеваки-обыватели с детьми на руках, и нянюшки с благородными отпрысками в лицейских мундирчиках. Все толкались, бранились, спешили, и вскоре мы с графом разминулись.
Меня вынесло движением толпы на площадь.
По центру были устроены черные подмостки, из которых торчали черные же столбы. Неужто эшафот? Я покрылся холодным потом: сцена публичной экзекуции, которую я пережил, стояла перед глазами, словно все было вчера. В голове зазвучал ненавистный голос полицая из Стамбула, ведущего подсчет ударов: «раз», «два»
Какой-то мальчик лет пяти, будто подслушав мои мысли, дергал свою няню или бабушку за руку и все время повторял:
Что им будет? Что им будет?
Знамо что рассмеялся какой-то мастеровой. Высекут!
Как высекут? не унимался мальчик. А потом отпустят?
Сашенька, голубчик! запричитала няня. Пойдем
отсюда!
Я хочу посмотреть! раскапризничался ребенок.
Я покрылся холодным потом, меня била мелкая дрожь. Больше всего на свете я хотел сейчас оказаться далеко-далеко отсюда. Но толпа все сжималась и сжималась ближе к подмосткам, и возможности выбраться у меня не было. Я задыхался.
Выехали конные жандармы и раздвинули проход в толпе. По живому коридору в полной тишине протащились дроги со связанными людьми в черных длинных балахонах. Их затащили на подмостки и привязали к столбам, потом надели широкие пояса с какими-то надписями. Из толпы понеслись свистки, ругань и гиканье.
Как же их сечь будут? удивился кто-то рядом.
Не будут их сечь. Их на позор выставили. Сейчас зачитают про лишение прав и состояния. Обычная процедура перед ссылкой на каторгу, последовал ответ местного знатока.
Я развернулся и стал выбираться, не обращая внимания на возмущенные крики. Смотреть на эту гнусность у меня не было сил.
[1] Чумаки специально мазали дегтем рубахи и шаровары, чтобы не заедал степной гнус.
[2] Модный в то время перстень среди высшего сословия.
Глава 5 Человек в большом городе
Стычка с чумаками и позорные столбы, как ушатом холодной воды, смыли мои первые восторги от встречи с привычной картинкой европейской цивилизации. Макароны, понимаешь С чего я решил, что красивые фасады домов и греческая таверна достаточные примеры, чтобы посчитать Одессу раем? Совсем не в то время я в нее попал, не стоит забывать, что на дворе лишь закончилась первая треть 19 века. Может, и к лучшему, что город снова превратился для меня в пусть красивого, но опасного зверя.
И мне требовалось решить, могу ли я себе позволить оставить тут сестру с племянником, как, где и на что они будут жить в большом незнакомом им городе. Мне требовалось больше информации. Первое впечатление часто бывает обманчивым.
Мое возвращение в городок прошло без эксцессов. Только пару раз упал в грязные ручейки, стекавшие к морю.
«Кузьмич» укоризненно покачал головой, оглядев мой стамбульский сюртук. К одесской пыли, въевшейся в ткань, добавились мокрые комочки земли и темные разводы.