Коротков лежал, сосал папиросу, прислушивался к голосам на кухне. И вдруг решил: а подать заявление и уехать в Чухлому. Он придет в тот дом возле оврага, всегда полного влаги и бурьяна, он поднимет на руки своего сына Никиту, похожего на него.
Об этом ему написала Ася, когда родился Никита.
Отец у нее тогда же, после рождения Никиты, оставил службу в церкви, стал простым крестьянином. Ради дочери, ради того, чтобы дочь сохранила семью. Но Ася не сказала Короткову. Он узнал об этом позже, когда работал в Тейкове. Он приехал к ней, поздним вечером постучал в квартиру. Она не пустила его.
Уходи, Петр, сказала сразу же. Тебе нужна карьера, а не мы с Никитой.
Он не признался ей, в чем тут дело. Он попытался только пройти в комнату, где спал Никита. Она встала на дороге.
Уходи, Петр, попросила снова, гневно уже. И он ушел. С тех пор прошло десять лет. Он пишет ей письма, высылает деньги, она отвечает иногда сухо и скупо. Он думал, что она выйдет снова замуж. Но она жила одна. Он тоже никого не искал. Десять лет прошли, как вот этот поезд, от которого сейчас тонко звенели стекла в окне, от которого лишь эхо стука колес и тоска последнего гудка...
Он так и уснул в одежде, а проснулся по привычке рано утром. И все, что думал накануне, показалось ему сном, тяжелым и хмельным. Он встал, выпил стакан холодного чая и заторопился в горотдел снова искать тех, кто совершил это дерзкое ограбление. Поиски в конце концов остановились на двух недавно высланных сюда из Москвы. Первый, по фамилии Емелин, по кличке Емеля, таскал мешки с мукой и зерном на пристани, нанимаясь поденно. Коротков встретил его в толпе грузчиков в один из весенних погожих дней. Лицо Емели, круглое, под маленькой кепочкой, было бело от муки.
Помилуй бог! сказал он, присаживаясь рядом с Коротковым на скамье возле проходной у пристанского склада.
Пусть гражданин начальник сходит в «дом грузчиков», что возле «вшивой горки», и самолично проверит, где был в тот дождливый вечер Емеля. Емеля сидел в тоскливом одиночестве, смотрел, как бегут лужи в его полуподвальную комнатку.
Так говорил он старшему оперуполномоченному, хлопая кепкой по колену, выбивая из нее мучную пыль. Короткие, как иглы, прямо стоящие волосы на голове были мокры и блестели.
Помилуй бог! сказал напоследок он. Чтобы, как в карты, играть статьями.
Соседи-грузчики подтвердили, что вечерами Емелин сидит дома, больше спит или же режется в карты с соседскими мужиками. Коротков обошел дом, постоял возле подвального окна из комнатенки Емели. Окно, конечно, легко открывалось. Из него впотьмах очень просто выбраться и уйти незаметно. Но кто это подтвердит?
Второй из высланных Павлов работал мотористом на спасательной станции.
Он, как и Емеля, был низкого роста, только тот коренаст и плотен, этот же костляв. К тому же был мрачен, неразговорчив, казался больным. Он цедил слова сквозь словно бы склеенные челюсти и угрюмо смотрел на Короткова, пожаловавшего на спасательную станцию к концу дня, когда надо уже собираться домой. Этого еще ему, Павлову, не хватало! Да он давно всякие уголовные дела забросил. Достаточно ему пяти лет отсидки. Правда, об этом он вспомнил, когда Коротков намекнул ему про уголовную биографию, затребованную с последнего местожительства из Москвы. Но все это было в прошлом налеты, грабежи магазинов, аферы с сукном, приготовленным на экспорт с одной из московских баз. О краже в магазине Павлов слыхал: как не знать, если весь город жужжит об этом. Но он показать ничего не может. Павлов чистил мотор возле перевернутой вверх дном лодки, окрашенной ярко. Он добавил еще вяло и неохотно, что при желании гражданин из «угла» может спросить у его жены, ну, не жены, а сожительницы. Она подтвердит, что в тот вечер, да, именно в тот дождливый вечер, они были в кино. Кино это называлось «Ущелье аламасов».
Коротков разыскал сожительницу Павлова в гулком, как бетонная яма, дворе с множеством покосившихся сараюшек, черными подвалами,
ломовыми подводами. Она развешивала белье. Прищепки на ее груди вздрагивали и плясали, как монисто. Она испугалась Короткова это было видно сразу. Чтобы спрятать волнение, нагнулась к корзине, долго шарила там. Когда выпрямилась, лицо было спокойно. Она ответила четко и быстро, что они в тот вечер ходили в кино. Ответ этот, как заученный, вызвал подозрение у Короткова. Но где улики? Он допросил потом начальника спасательной станции, сторожа, матросов. Они все как один отвечали, что лодки были на берегу, что моторы хранились в кладовке под замком, что лодки еще не просохли от краски. Вряд ли лодку можно спихнуть в воду так быстро, да одному.
Коротков согласился. Он ловил улики пальцами, как тонкие и прозрачные паутинки, развеянные ветром. Ловил и не мог поймать. Но он был теперь убежден, что преступники воспользовались лодкой. Но какой? Павлов моторист. Может быть, мотор?
Через два дня после посещения спасательной станции началась война. Накатились дела уже военного времени: спекуляция, скупка вещей, дезертирство.
В один из летних дней сгорел Павлов. Поздно вечером вернулся откуда-то пьяный, не заходя домой, забрался в сарайку да там и уснул. Окурок выпал на подушку с сеном, она затлела, огонь перебрался на матрац, на доски. Когда приехали пожарные, он был уже мертв.