Как думаешь, может, опять «мануфактурщики»?
На это Коротков пожал плечами, и тогда Демьянов буркнул сердито:
И сколько отделу, Петр Гаврилович, надо времени, чтобы кончить пожимать плечами?
Вопрос был справедлив, но и обиден. Он промолчал, с берега
уехал расстроенный, обозленный. Вернувшись вечером домой, повалился сразу на койку, скрипучую, как несмазанная телега. Он жил возле вокзала в стареньком двухэтажном жактовском доме с окнами на рельсы, на бесконечные составы, на паутину шпал, на желтую копоть из трубы литейки механического заводика. Он лежал, закинув руки за голову, и впервые подумал о себе, о своей жизни. И все же правильно ли сделал он в тот жаркий день, когда пришел в кабинет к начальнику чухломской милиции? Он мог быть примерным бухгалтером, или машинистом, или токарем, или музыкантом. Его бывшая жена Ася как-то сказала ему:
Ты посмотри на себя. Ты музыкант. Тебе бы учиться музыке на пианино или на скрипке. Представь, ты выходишь на сцену перед огромным залом людей, где и я сижу. Ты высокий, волосы красивые, волнами, пальцы рук длинные тонкие, взгляд у тебя смелый и прекрасный. На тебе черный костюм артиста. Ты прикладываешь скрипку к подбородку, и я слушаю твою музыку и плачу, сама не знаю почему... Нет-нет, ты все перепутал в жизни. Ты просто мало думал, когда писал заявление в милицию. Искать преступников не твоя профессия, для этого есть люди, умеющие подавлять свои чувства. А ты переживаешь за каждого карманника, которого ведешь...
Это была сущая правда. Забрав на базаре воришку, голодного и замурзанного, крепко держа его за шиворот и ведя в милицию, он переживал за него, сочувствовал ему. Ночами ему мерещились мальчишки-оборванцы, парни-скокари, имеющие по несколько судимостей, спекулянтки, заливающиеся фальшивыми слезами, искаженные скулы громил, пытающихся вытащить из кармана нож или наган.
Он переживал, это верно, но он никогда раньше не вспоминал ее слов про музыканта. Сейчас, лежа на койке, слушая гудки паровозов и литавренный звон буферов вагонов, он перебрал свои пальцы, может быть, пальцы выдающегося музыканта. Неужели, верно, он мог стать им? Ты искренне ли верила в это, Ася?
Его бывшая жена как бы встала перед ним вся какая-то северная: светловолосая, спокойная всегда, бесшумная, с тонкими чертами лица, красивым носом, высоким лбом. Она была швея в мастерской, хорошая швея. Одного взгляда на нее на танцах в парке летним вечером двадцать седьмого года хватило, чтобы влюбиться на всю жизнь. Они поженились вскоре, всего два раза посидев в кино, выпив несколько бутылок ситро в столовой, прокатившись на лодке один раз по озеру и погуляв на свадьбе ее лучшей подруги. И никогда она не заводила разговора о своих родителях. Он знал только, что они занимаются землей в далекой деревне. Но, когда расписывались, выяснилось, что отец у нее священник и до сих пор служит в сельской церкви. Коротков даже отказался отмечать шумно их торжество. И она согласилась молча. Вскоре после записи в загсе они поехали к родителям, он познакомился с ее отцом, похожим на цыгана своей огромной черной бородой, и с ее матерью, как и Ася, светловолосой, но непомерно толстой.
В милиции вскоре обо всем узнали. В глаза ему ничего не говорили. Но шепоток слышался за спиной. Он ловил на себе хмурые взгляды своих начальников. А однажды с ним после работы увязался Мохначев, сельский милиционер, кривоногий веселый дядька, бывший красногвардеец и даже комиссар какого-то продотряда под Архангельском. На этой дороге он вдруг высказал все, что говорили о Короткове среди милиционеров. А вывод был увольняться или разводиться, потому что Коротков вроде как тень на славном отряде сельской милиции. Нет, прямо этого он не сказал ему, покручивая папиросу между пальцами, пряча глаза под козырьком кожаной фуражки. Но мысль его была ясна, как небо в тот день. Осталось только непонятным от себя лично вел разговор Мохначев или же ему поручили милиционеры? Коротков не спросил тогда, расстроенный и оглушенный. Он любил Асю, но он любил и работу, он не мыслил о другой профессии, и слова Аси о музыканте в голову никогда не приходили, как сейчас. И однажды, когда Ася на работе крутила ручку швейной машины, он торопливо собрал вещи в свой деревянный чемодан, который сейчас лежал под койкой в его комнате, и ушел на другую квартиру, в другой посад городка. Она ни разу не пришла к нему, просто все поняла сразу, а может быть, ей обо всем сообщили, может быть, указали. Только когда встречались на улице она вставала и смотрела на него молча, не мигая, готовая или упасть или вот-вот разрыдаться на всю улицу. Он проходил мимо, лишь кивнув головой, как случайной знакомой. Один раз она выкрикнула ему вслед:
Как же так, Петя, ведь мы будем не одни?
Он понял, что значили эти слова. Она говорила о Никите, который родился вскоре после того, как Короткова перевели в Солигалич, и которого он никогда в жизни не видел...
«Ты не похож на милиционера...» Тогда эти слова огорчили, теперь они стали
утешением, успокаивали. Ну да, конечно, ты не похож. Ты потому что ничего не можешь, ты неспособен, ты потерял веру в себя и в чутье сыщика. Тебе надо искать другую работу. Да-да, тебе надо идти в музыканты, потому что ты, Коротков, не годен стал для работы в уголовном розыске этого большого города. Одно дело найти виновного в драке или пробежать за служебной собакой десять верст. Другое дело этот город, водоворот, в котором он как щепка. Но он ищет, разве он не ищет? Он и его помощники оперуполномоченные Семиков и Кондратенко Александр Лаврович. Они обошли все дома по берегу Волги. Никто ничего не знал. И теперь ему надо признаться, что он бессилен, что не способен раскрывать такие обдуманные, ловкие преступления.