Конечно, согласился Коротков, обязательно надо. Только должны же мы и доверять. Ради чего тогда воспитываем. Ну, я пошел, Дмитрий Михайлович.
Иди, разрешил, не в тон барабаня ладонью по столу. Крикнул вслед:
Так не нужен Семиков?
Нет, справимся. Вот если на элеватор поедем, то возьмем.
Он быстро вышел и немного погодя, лежа на бетонном полу в тире, стрелял из нагана по мишени. После этого заглянул в общежитие милиционеров. Здесь было полутемно, сыро от толстых старинных стен здания. На полу валялись окурки, воняло портянками. Тумбочки нараспашку раскрыты. На койках спали те, кто собирался в ночную смену, другие отдыхали, больше лежа, дымя нещадно папиросами. Коротков сделал замечание за беспорядки. Один из милиционеров виновато сказал:
Уборщицы нет. Сами же просто не успеваем, товарищ старший оперуполномоченный. Только что пришли, а через пять минут выезд на территорию завода. Сообщили, что там подозрительные люди прячутся в развалинах. Дом после бомбежки, стены одни да подвалы. Вот вроде в них кто-то костерки жжет.
Коротков смягчился. Глядя в усталое лицо милиционера, подумал, что и милиционерам тоже достается. Трудно на фронте, тяжело на заводах, где сейчас вытачивают мины для минометов, но трудно и милиции. День и ночь на ногах. Три-четыре часа для сна, кой-как, урывками.
И все же, попросил он, надо чистоту содержать. Назначайте дежурного на каждый день.
Хорошо, товарищ старший оперуполномоченный, щелкнул каблуками милиционер.
Коротков спустился по каменной лестнице на улицу. Далеко над городом носились лучи прожекторов, и в их щупальцах тучи казались фиолетово-лиловыми. Он прижался к углу дома, внимательно разглядывая эти сполохи. Было ощущение, что там где-то идет волна самолетов с крестами. Казалось, что вот сейчас тишина разорвется яростным лаем зениток, ударят пулеметы. Завоют сирены, помчатся по улицам пожарные машины, машины скорой помощи...
В толпе людей, быстро идущих по тротуару, послышался чей-то голос:
Скоро город пустой будет.
Коротков даже вздрогнул. Кто такой? Там война, там гибнут. Он шатнулся было следом за ними, но остановился. Задержать, а за что? За паникерство?
Шаги людей по тротуару звучали все звонче, и он понял, что начинает морозить к ночи. Ну что же, вторая половина октября. Идя следом за черными фигурами горожан, возвращавшихся с заводов, из контор, он привычно прикинул тот маршрут, каким пойдет после ужина по городу. Прежде всего надо зайти к фельдшеру Соломатину. Выяснилось, что он дает липовые больничные листы. Видимо, за взятки. Потом проверит владельцев лодок. Самое время: люди будут дома после работы.
Возле вокзальных путей сновали красноармейцы, грузили на платформы какое-то снаряжение. Он спросил одного
бездумно:
На фронт, ребята?
Красноармеец, бегущий мимо с охапкой поленьев, не отозвался. «Секреты, подумал Коротков. Мало ли кто спрашивает? Может быть, враг».
В своей комнате, сняв плащ, бросив его на вешалку, повесив рядом шестиклинку-кепку, он даже ругнул себя: «За такие вопросы мог попасть ты в историю, Коротков. Свели бы к патрулю красноармейцы, к коменданту... Заставили бы ждать, пока проверяли документы. Сам ты учишь людей осторожности, бдительности, а тут...»
Он сходил на кухню, вымылся там. В комнате вытерся вафельным полотенцем, даже застукали зубы от холода. В стекла дуло, и они подрагивали. Надо бы истопить печь, чернеющую в глубине комнаты, но идти в сарайку за дровами не захотелось. Он снова прошел на кухню, теперь с чайником, нагрел его на своем примусе, стоявшем в ряду с соседскими примусами. В комнате достал из стола кусок сала, кусочек сахару, горбушку хлеба все, что дали по казарменному пайку еще вчера в милицейской столовой. Отрезав сала, положил на язык. Оно вытаяло, как восковая свеча на огне. Стал пить кипяток, прикусывая сахар. А попив, задремал здесь же, за столом, возле остывающего быстро чайника. Сквозь радужные проблески полусна ему стали чудиться лица Аси, Никиты. Вроде был он и сейчас в этом старом бревенчатом доме, напротив клуба, у оврага. На столе шумит самовар, и угли под его стальным животом моргают зазывно. В кипящей воде под крышкой ожерельем яйца, и снует бесшумно по комнате Ася голые по локоть руки, на локтях ямочки, торопливые и бесшумные движения пальцев; взгляд на него мимолетный ласкающий, радостный...
Он очнулся, допил холодный уже кипяток. Включил репродуктор черную хрипящую воронку. Передавали очередное сообщение Совинформбюро. Последняя сводка о боях на Вяземском направлении. Потери немцев в танках, в самолетах, в пехоте. Потери немцев, которые опять потеснили наши части. Потеснили это, конечно, было не то слово. Они не потеснили они прошли уже треть России.
Выключил радио и быстро оделся. В коридоре встретилась Нюся дочь соседа, деповского слесаря Агафонова, работавшего сейчас под Тихвином в восстановительной бригаде. Невысокого роста, коренастая, быстрая всегда, с восторженными глазами и ахающая даже от пустяков, знающая все события в городе и на железной дороге. Она работала парикмахершей на вокзале. Как-то еще весной в кухне при соседе-старике, бывшем сцепщике вагонов, взяла из рук Короткова расческу и сказала: