Шрифт
Фон
Дом
Прийти домой, чтоб запереть слезу
В какой-то необъятный сундучище,
Где все свои обиды прячет нищий,
А письма к Богу где-то там внизу
Да, есть и у меня на свете дом,
Его сработали мне стаи птичьи,
И даже жук работал топором,
И приседал на лапы по-мужичьи.
Прийти домой и так сказать слезе:
Вот мы одни в заброшенной лачуге,
И всех моих Господь прибрал друзей,
Убил котенка, смял крыло пичуге
Но я не сетую и не ропщу,
Ведь мертвые меня не забывали,
И проходили парами, как в зале,
Не обходилось даже без причуд
И я даю вам адрес на земле:
Мой дом везде, где нищему ночевка,
У птицы недобитой на крыле
Он машет Богу детскою ручонкой
Мой дом везде, где побывала боль,
Где даже мошка мертвая кричала
Разнузданному Господу: Доколь?..
Но Бог-палач все начинал сначала.
* * *
Я мертвых за разлуку не корю
И на кладби́ще не дрожу от страха,
Но матери я тихо говорю,
Что снова в дырах нижняя рубаха.
И мать встает из гроба на часок,
Берет с собой иголку и моток,
И забывает горестные даты,
И отрывает савана кусок
На старые домашние заплаты.
* * *
Опасен и убог, скитаюсь по дорогам
И все-таки я Бог, и даже больше Бога.
Господь, Тебе нужны моленья и осанна,
Меня укроет куст дорожного бурьяна.
Я видел под кустом твое благое темя
Был камень торжеством, окаменело время.
Не Бог я болью строк легла моя дорога.
И все-таки я Бог и даже больше Бога.
Смерть и Шагал
Смерть пришла и к Шагалу.
Ах, Марк, Марк,
Качала она по дороге головой,
Ни к кому я не шла с такой неохотой,
Как иду к тебе, мечтательному старику
С детской улыбкой.
Конечно, тебе исполнилось девяносто семь лет,
Это (прости меня) возраст смерти,
Но я и сегодня хотела бы обойти твою мастерскую,
Где ты мастеришь из чертей голубей,
Из голубей коров,
А из женщин разноцветные фейерверки.
Об этой мастерской мне кое-что известно.
Седобородые покойники,
Приоткрыв саваны,
Прятали в ладошки веселый смешок,
Они не забыли твоей сумасшедшей выставки,
Где ты по примеру Господа-Бога
Или витебского портного
Взял длинные портновские ножницы
И испортил ими материал,
И все затем,
Чтобы бегать вокруг портновского стола,
Щелкая теми же разбойничьими ножницами:
Я испортил, я и сошью,
Сошью невиданный лапсердак,
Сошью ослино-козлино-звериный мир,
Сошью коров, голубей, лошадей,
Ибо главное в работе это марка,
А марка у меня всегда в запасе
(В заднем кармане брюк),
Итак, приклеим ее на лоб Господа-Бога-Саваофа,
На лоб осла, козла и раввина
Получится Марк Шагал.
Марк Шагал, это совсем неплохо,
Когда можно выйти из дому
И остановить случайного прохожего:
Скажите, а я похож на клоуна?..
Не бойтесь меня обидеть,
Я буду очень рад, если вы скажете, что я похож на клоуна,
Ведь при виде клоуна смеются дети
Он наполняет их детские рты крупицами смеха,
Как птицы клювики птенцов зернышком и червячком.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
(Все это бормотала смерть
У нее начались слуховые галлюцинации,
Бормотала, идя к Марку Шагалу,
И, бормоча, путала все на свете,
Забывала, кто она, Смерть или Марк,
Называла себя Марком, маркой, даже маркитанткой,
Ибо она окончательно запуталась в поисках собственного имени)
Холода
Сколько беглых прошло мгновений,
Как в портняжной я с мамой стоял,
И она говорила: «Для Вени
Сшейте шубку»
«Как он у вас мал!»
Ах, еще сохранились игрушки,
Еще детство в душе моей!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я в портняжной сижу со старушкой:
«Сшейте шубку, пожалуйста, ей»
Девочка
Та девочка, а я ей был смешон,
Ходила, как мальчишка, в грубых гетрах.
Она дружила с ветром, и с мячом,
И с веслами, и с теннисной ракеткой.
И странно: столько лет и столько зим
Событья, перемены, годы, лица,
А девочка мерещится вблизи,
А девочка хохочет и резвится
Она стоит, откинувшись слегка,
Беспечная, у сетки волейбольной,
И сквозь нее проходят облака,
Проходят дни, и годы, и века
Ей хоть бы что ни холодно, ни больно.
* * *
Трепещущая плоть женщины, кошки, птицы
Испаряется так же,
Как капля воды под лучами беспощадного солнца.
Но зачем столько солнца, столько мрака, столько воздуха, столько стен,
Этот огромный мир вовсе не нужен
Ни сверчку, ни кузнечику,
Ни женщине, ни птице.
Все они прислушиваются только к биению собственного сердца,
К его неумолчному звону, колоколам и колокольчикам.
* * *
Я так и не пойму, что значит быть известным.
Известны ль облака? Известна ли гроза?
Так почему и мне по тем стезям небесным,
Слезами изойдя, свой путь пройти нельзя?
Лесного соловья не кличут Евтушенко,
Не издают рулад в мильонном тираже,
Но все же соловей рифмует задушевно,
Чтоб в песне дать остыть взволнованной душе.
Зачем же мне стихи предать людской огласке?
«Ах, вот оно о чем!» «Ах, это неспроста!»
Пусть люди на меня взирают без опаски,
Я, в сущности, Аким, к тому же простота.
Я сроду не имел в запасе корки хлеба,
Мне нудный разговор житейский не с руки
Я из породы тех, кто сеял в землю небо
И жил, «шалтай-болтай», как в поле сорняки.
Впритирку к облакам, живу, не зная толка:
Дождем ли расшибусь, истаю ль в синеве
И долго ль буду жить иль буду жить недолго
Об этом не грустит, не помнит соловей.
А слава Но нигде ни в чащах, ни в дубравах,
Ни в рощах, ни в полях, ни в зарослях болот
Я, право, не встречал такой пичуги слава.
Должно быть, этот вид пернатых не поет.
Шрифт
Фон