Шрифт
Фон
* * *
В калошах на босу ногу,
В засаленном картузе́
Отец торопился к Богу
На встречу былых друзей.
И чтобы найти дорожку
В неведомых небесах,
С собой прихватил он кошку,
Окликнул в дороге пса
А кошка была худою,
Едва волочился пес,
И грязною бородою
Отец утирал свой нос.
Робел он, робел немало,
И слезы тайком лились,
Напутственными громами
Его провожала высь
Процессия никудышных
Застыла у божьих врат
И глянул тогда Всевышний,
И вещий потупил взгляд.
Михоэл, сказал он тихо,
Ко мне ты пришел не зря
Ты столько изведал лиха,
Что светишься, как заря.
Ты столько изведал бедствий,
Тщедушный мой богатырь
Позволь же и мне согреться
В лучах твоей доброты.
Позволь же и мне с сумою
Брести за тобой, как слепцу,
А ты называйся Мною
Величье тебе к лицу
БЛАЖЕННЫЙ
Как мужик с топором, побреду я по божьему небу.
А зачем мне топор? А затем, чтобы бес не упер
Благодати моей сатане-куманьку на потребу
Вот зачем, мужику, вот зачем, старику, мне топор!
Проберется бочком да состроит умильную рожу:
Я-де тоже святой, я-де тоже добра захотел
Вот тогда-то его я топориком и огорошу
По мужицкой своей, по святейшей своей простоте.
Не добра ты хотел, а вселенского скотского блуда,
Чтоб смердел сатана, чтобы имя святилось его,
Чтоб казался Христом казначей сатанинский Иуда,
Чтобы рыжих иуд разнеслась сатанинская вонь
А еще ты хотел, чтобы кланялись все понемногу
Незаметно, тишком куманьку твоему сатане,
И уж так получалось, что молишься Господу-Богу,
А на деле псалом запеваешь распутной жене
Сокрушу тебя враз, изрублю топором, укокошу,
Чтобы в ад ты исчез и в аду по старинке издох,
Чтобы дух-искуситель Христовых небес не тревожил,
Коли бес, так уж бес, коли Бог так воистину Бог
* * *
У женщин не стареют голоса,
Или с тобой одной такое чудо?..
Откуда этот голос?.. Ниоткуда.
Но почему он свежий, как роса?
Мы столько лет не виделись с тобой,
Что впору говорить не о разлуке
О смерти Но растут из смерти звуки,
И даже звук становится судьбой
* * *
Почему, когда птица лежит на пути моем мертвой,
Мне не жалкая птица, а мертвыми кажетесь вы,
Вы, сковавшие птицу сладчайшею в мире немотой,
Той немотой, что где-то на грани вселенской молвы?
Птица будет землей вас отвергнет земля на рассвете,
Ибо только убийцы теряют на землю права,
И бессмертны лишь те, кто во всем неповинны, как дети,
Как чижи и стрижи, как бездомные эти слова.
Ибо только убийцы отвергнуты птицей и Богом.
Даже малый воробушек смерть ненавидит свою.
Кем же будете вы, что посмели в величье убогом
Навязать мирозданью постылое слово «убью»?
Как ненужную боль, ненавидит земля человека.
Птица будет землей вы не будете в мире ничем.
Птица будет ручьем и ручей захлебнется от бега,
И щеглиные крылья поднимет над пеной ручей.
Где же крылья твои, о комок убиенного страха?
Кто же смертью посмел замахнуться на вольный простор?
На безгнездой земле умирает крылатая птаха.
Это я умираю и руки раскинул крестом.
Это я умираю, ничем высоты не тревожа.
Осеняется смертью размах моих тягостных крыл.
Ты поймешь, о Господь, по моей утихающей дрожи,
Как я землю любил, как я небо по-птичьи любил.
Не по вашей земле я бродил по господнему лугу.
Как двенадцать апостолов, птицы взлетели с куста.
И шепнул мне Господь, как на ухо старинному другу,
Что поет моя мертвая птица на древе креста.
И шепнул мне Господь, чтобы боле не ведал я страха,
Чтобы божьей защитой считал я и гибель свою.
Не над гробом моим запоет исступленная птаха
Исступленною птахой над гробом я сам запою!..
* * *
Их, волшебные перья однажды нашедших
В поднебесных своих закромах,
Хорошо, что их держат в домах сумасшедших,
Что нет места им в наших домах.
Эти перья они прикрепили к рассудку
И по резвости детской ума
Называют богинею проститутку,
А богиню порочат весьма
Хорошо, когда перья торчат на макушке,
Можно выбрать затем и лицо,
Ты сегодня Кукушкин, а завтра ты Пушкин,
И в носу золотое кольцо.
И ты можешь теперь оседлать даже кошку
Или сесть на любого коня,
И найти даже в смерти лихую дорожку
На исходе безумного дня
Любовь
Чресла мои не бесплодны,
Орган любви работает безотказно,
Работает, пишу я,
Ибо утолить женщину это тоже работа,
Приятная, грубая, божественная работа,
Мужчина и женщина принимают в ней равное участие,
Ни с кем не сравнимая Анна принималась за работу
с ни с чем не сравнимым азартом,
За тысячу верст чуяла она мое хотенье,
Сбрасывала юбку, быстро ложилась
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ибо она хотела.
«Я хочу!» говорила Анна,
Птицы щебетали за окном: Анна хочет!
Ветки говорили цветам: Анна хочет!
Ветер ворошил рябь реки: Анна хочет!
Всей природе был понятен язык женщины, которая хочет,
Жеребец покрывал кобылу,
Кобыла понимала Анну полнее, чем Крейцерова соната.
Так насыщали мы друг друга.
Едва принималась Анна за самую приятную работу
(Едва принимался я за самую приятную работу),
Едва принимались мы, я и Анна, за самую приятную работу
В мире начинались великие преобразованья,
Рожденье перевешивало смерть,
Учащались цветенья, волненья, стихотворенья,
А когда Анна говорила: «Знаешь, сегодня особенно хорошо»,
Это пахло победой плоти и нашей обоюдной гениальностью
( Это пахло гениально )
После совокупленья Анна играла на рояле (воображаемом)
легкую музыку утоленья.
Я следил за игрой ее тела и думал:
Орган любви это тоже музыкальное произведение,
Пригодное для исполнения на широко популярном женском инструменте.
Чресла твои не бесплодны
(Так барабанила Анна на рояле),
Орган любви работает безотказно,
Божественная работа,
Мужчина и женщина принимают в ней равное участие.
Жеребец утолил горячку желанья,
Животные утомились божественной работой,
Они возвращались одним путем
(Зовите Природой зовите Любовью),
Могучий круп жеребца нервно подрагивал,
Все кругом пахло музыкой.
Пели цветы.
Пела река.
Все это пахло гениально.
1948
Шрифт
Фон