Владимир ИльинНапряжение: том 7
Пролог
Трое солидных мужчин, поднимающихся по ступеням мраморной лестницы этажа первого, невольно замерли. Концерт, который начался слишком рано? Или изначально был не для них Переглянувшись и оправив на плечах тяжелые шубы, они продолжили свой путь.
Музыка не слышала поступи поднимающихся гостей. Акцент на неизбежность, глухие удары барабанов еще десяток ступеней, и уже бьющих в такт подстроившимся под музыку шагам.
Трое не ведали, ради кого и ради чего их попросил быть во дворце лично князь Трубецкой известный миротворец и переговорщик старого поколения. Но музыка обещала им драму, она была пропитана ею и это было до невозможности странно. Они не были просителями этим вечером ни князь Юсупов, ни его казначей Елизар Сергеевич, той же фамилии, ни мрачный Амир названный брат князя и глава боевого крыла. Их просили быть, уговаривали мягким застенчивым голосом, свойственным человеку в возрасте Трубецкой прекрасно знал цену чужому времени и беспокойству, но никогда не обещал ничего взамен да, время будет потрачено, а беспокойство бесспорно возрастет. Однако дворец Трубецких на Покровке по-прежнему являлся местом, где встречались злейшие враги и приходили к единому решению. В мире должен быть способ, чтобы разговаривали даже такие люди, и мир нуждался в таких посредниках поэтому Трубецким редко отказывали. Никогда не угадаешь, когда придет твой черед уговаривать князя организовать встречу в формате, когда собеседник до последнего момента не будет знать, кто пригласил его на разговор, а значит не найдет формального повода для отказа.
Впрочем, положение Юсуповых в стране до последнего времени было настолько крепким и уверенным, что они сами подменяли Трубецких в иных щепетильных вопросах, возвышаясь арбитрами над равными. Положение не изменилось, только руки теперь по локоть в крови вид, недостойный беспристрастного судьи
Империю совсем недавно отлихорадило смутой однодневной, стремительной, будто сердечный удар, со столь же тяжелыми последствиями для здоровья государства. И только своевременное вмешательство хирургов высших боевых рангов позволило стране и дальше дышать морозным воздухом декабря. Многие потом назовут этих хирургов палачами украдкой, меж собой, затаив боль и ярость за покорностью и смирением. Слишком многие.
Погибли сотни благородных; обращена в руины существенная часть столицы вместе с Кремлем, и кто-то активно шептался, будто бы сам император чуть не отправился на тот свет. А значит, должны были погибнуть еще сотни тысяч: на горизонте следующего дня, в цветах темно-красного зимнего рассвета явственно проявлялся силуэт карательного похода под единым знаменем Его Величества, огнем и мечом пройтись по княжествам и городам отступников. Но удержались чудом.
Замирить такое, не сбросив страну в бездну гражданской войны воистину тяжелая задача. У императора, не иначе высшим провидением, получилось разом помиловав всех оступившихся, он на некоторое время заморозил конфликт, а затем прозрачно намекнул, что за мятеж возьмет золотом. Словом, единого похода, которого боялись заговорщики и против которого могли объединиться, не случилось. А золото Разве оно понадобилось бы мертвецам?
Но золото, что ушло в карманы императора, не имело никакого отношения к семьям тех, чьи родичи умерли, защищая Кремль или пытаясь к нему прорваться. Кровная месть не подвластна имперским рестриктам; взять плату за кровь древнейшая привилегия, встать против которой не смеет и государь. Если бы не было столетий общего прошлого за плечами, страна все равно свалилась бы в княжескую междоусобицу не целиком, так частями. Вернее, если бы не новый Первый советник Его Величества, который буквально заставлял кипевших от горя и ненависти князей вспоминать это общее прошлое, если они рассчитывают на личное будущее не важно, из числа победителей или проигравших те были. Он как-то находил аргументы достаточно веские, чтобы отложить планы на чужие жизни, но даже ему было не под силу избыть их ненависть.
Мстить же можно по-разному: не задавить петлей, так задушить экономически. И вот тогда люди желали говорить с врагами а если в ответ не выражали такого желания, шли к Трубецким.
Видимо, кто-то из числа кровников Юсуповых пригласил их, чтобы молить о пощаде. И трое пришли, чтобы им отказать. Только музыка лишь она не вязалась с этими размышлениями. Оплакивающая, обреченная ей бы начаться, когда Юсуповы развернутся и уйдут
Утонул в отзвуках живого оркестра перезвон настенных часов, отмеряя двенадцатый час дня. В высоком бело-синем зале не заметили этого, как и появившихся на пороге гостей все внимание других троих мужчин, занимавших стол для переговоров, было приковано к движениям шести музыкантов в дальнем от входа углу. В плотных белых повязках на глазах, отчаянно прижимающие к себе инструмент и столь же истово извлекающие из него звуки, те видеть и вовсе ничего не могли. Развернутые чуть в разные стороны, они и коллег-то могли только слышать.
Князь Юсупов повел глазами в сторону и заметил хозяина дворца самолично князь Трубецкой стоял подле стены у входа, привалившись на нее сложенными за спиной ладонями. Невысокого роста, со старомодными бакенбардами и в темно-синем сюртуке с алой лентой и медалями за гражданскую службу, он тоже смотрел на оркестр, но взгляд его то и дело перебегал на гостей за столом. И отчего-то был там страх.