Наступили сумерки. Муравьев зашел в цеховую конторку и попросил Соколовского подробно ознакомить его с состоянием цеха, с системой учета и заработной платы, с показателями отдельных агрегатов, бригад и мастеров. Соколовский вытащил из стола нужные бумаги и, исполняя просьбу, попутно сам стал расспрашивать Муравьева о впечатлениях первого дня.
До поздней ночи они сидели в маленькой дощатой конторке; за стенами ее шумел цех. Муравьев, не смягчая, с полной откровенностью выкладывал перед Соколовским все, что он думал о замеченных недостатках, и Соколовский, не споря, соглашался с ним. Он сидел на табуретке, покачиваясь взад и вперед, и наивными, ученическими глазами не отрываясь смотрел в лицо Муравьеву. Иногда он вздыхал и надувал щеки.
Муравьева удивляло, что Соколовский не находит нужным не только опровергать его замечания, но даже и оправдываться. Если начальник цеха целиком согласен с его замечаниями, значит, он знает о недостатках. Почему же он не постарался устранить их? А если он не знал о них, то как он может безоговорочно со всем соглашаться?
И снова возникало то первоначальное мнение о Соколовском как о начальнике неумелом и безвольном.
Беспощадно глядя в глаза Соколовскому, Муравьев сердито сказал:
Если вы согласны с моими замечаниями, то остается предположить, что во всех погрешностях
действительно виновато цеховое руководство.
Соколовский не обиделся.
Абакумов тоже так говорит, ответил он коротко. Ему, правда, кое-что я мог бы возразить
Ему могли бы, а мне не можете?
Да, потому что с нашими затруднениями вы скоро сами хорошо познакомитесь. А директор что же, он о них давно знает.
Соколовский говорил спокойно, задумчиво. Вопрос, затронутый Муравьевым, его как будто бы совсем не волновал. Он как бы искал, что же ему еще сказать в ответ Муравьеву. С возмущением Муравьев подумал, что Соколовский в эту минуту похож на буддийского божка: безмятежный, толстый, не от мира сего.
Склонившись к Соколовскому, Муравьев негромко сказал:
Помнится, читал я однажды бюллетень Гипромеза: американцы убеждены, что наши печки из-за простоев и ремонтов не смогут работать больше трехсот дней в году. Сколько воды с тех пор утекло! Подавляющее большинство советских заводов опровергло этот прогноз. А Косьвинский завод, очевидно, имеет острое желание оправдать его?
Да, похоже на это, спокойно отозвался Соколовский и усмехнулся. Видите ли, если мы ускорим плавку, нас канава начнет резать. Канавщики не будут поспевать со сборкой канавы.
Может быть, он передразнивал кого-нибудь?
Вы скептик, я вижу, на всякий случай сказал Муравьев, не зная, как отнестись к словам Соколовского.
Нет, скептицизм тут ни при чем, возразил Соколовский. Просто не люблю попадать в смешное положение. Не люблю, тут ничего не поделаешь. И он развел руками.
Не понимаю.
Чего же тут понимать? Всегда смешно, если вместо сахара вы насыплете соли в стакан чаю. А я боюсь, что, если мы будем действовать опрометчиво, как раз и попадем в подобное положение. Обстановка на заводе сложная, трудная; думаю, когда вы познакомитесь с ней поближе, то согласитесь со мной.
Охотно допускаю, что так именно и случится. Но сейчас, может быть, предварительно объясните, что вы подразумеваете? Директор упрекает цеховое руководство, вы, как я понимаю, упрекаете директора. А к чему сводятся ваши упреки, мне до сих пор неясно.
Есть люди на свете, для которых важнее всего собственное спокойствие. Это не то чтобы какой-нибудь беспардонный эгоизм, а, так сказать, бессознательная, но глубоко укоренившаяся линия поведения.
То есть рутина и косность?
Боюсь, у меня недостаточно опыта, чтобы утверждать именно это. Я говорю о стремлении уберечься от хлопот и волнений.
Но конкретно о ком идет речь? О директоре, о главном инженере?
О Катеньке Севастьяновой.
Опять загадка.
Ладно, не будем сейчас об этом говорить, сказал Соколовский.
В это время дверь открылась, и рабочий в кепке с синими очками, сдвинутой на затылок, сказал, не входя в конторку:
Иван Иванович, на втором номере поджог свода.
А, черт, уже успели! Угораздило! вскричал Соколовский и выбежал в цех.
Муравьев пошел за ним. У завалочного окна на втором номере, где недавно сталевар Севастьянов кончил выпускать металл, толпилась новая бригада. Сменный инженер в синей холщовой куртке, наподобие тех, которые носят моряки торгового флота, что-то горячо доказывал старику сталевару с выпученными, слезящимися глазами и тыкал его коротким пальцем в грудь.
Кто велел изменять режим? закричал Соколовский, едва поднявшись на завалочную площадку.
Приказание директора, сказал сменный инженер.
Здесь, в цехе, я директор. Я вам приказание давал?
Иван Иванович, Абакумов сказал: ни в коем случае не превышать тепловой мощности. Сталевар только наварку пода начал, а нагрев у него уже превышен.
Был превышен? спросил Соколовский сталевара.
Спросите мастера, Иван Иванович, жалостливо сказал сталевар, только газ для наварки дал. Что я, маленький или дурной?
Ну? сказал Соколовский инженеру.
Но свод прожгли?
Ясно, что прожгли, черт бы вас взял, если вы все пламя на него дали. Думаете, так следят за тепловой мощностью?