Не, утверждали пацаны, они дюжные, отсиживаются где-нибудь в кочегарке в тепле.
Ну и слава бы Божачке! крестилась Маришка. свои-то матери старухи померли, нет у вас бабушек. А старые люди в избе польза большая, особенно для деток малых. Это как икона в переднем углу у христьян в избе. Как без хозяина дом- сирота. влажнели глаза у Маришки. Будут живы бабки эти, ей-богу пущу их на следующую зиму к себе. Места всем хватит.
Ну ты, мам, даешь. Они же эти, как их, нехристи, да и черные. Грязные.
Эх, детки мои милые! Заставь вас по-собачьи жить, али на цепь привяжи не токо грязные будете, какать под себя будете.
А Розка у нас чистая, она никогда даже во дворе у нас не какает.
Розка-то у нас хорошая собачка, на свободе она у нас, детки.
Так и старухи свободные, куда хотят ходят спорили пацаны.
Нет, милые мои, несвободные они. Малые вы еще, не понимаете. А грязные они отмыть их в баньке, одеть в хорошую одежду, бабы еще красавицами будут.
Ох, бабки красавицы! смеялись ребятишки.
А мне нравится, как они трубки курят вырасту, большую трубку себе куплю и буду курить пых пых! как паровоз пыхтеть дурачился Толька. Я с тетей Катей ездил в Камарчагу, там много паровозов видел, и калмыков тоже много, и даже девчонок ихних.
Да. Бедуют и их дети, за какие грехи, не понимаю. Маришка налаживала постель и укладывала ребятишек спать, грустно покачивая головой. Последняя военная зима голодная, с сильными морозами, уже не казалась такой страшной, как предыдущая. успешные действия наших солдат на фронтах Великой Отечественной, несмотря на сильные потери, грели души людей, что их сыновья и отцы гибнут не зря. И что их тяжелый, тыловой труд приносит ощутимые результаты. Война близилась к концу, и даже рвущие душу рыдания матерей и жен, получивших похоронки о гибели близких, переносились легче. Люди понимали, во имя чего идет многолетняя, смертная война. Во имя мирной будущей жизни. А главное, понимали, с кем воевали с оголтелым врагом, зараженным коричневой чумой. Его надо было уничтожить. Уничтожали. Погибали сами, во имя оставшихся в живых. Пришедшая весна обновила души и сознание людей, что еще немножко, еще чуть-чуть дотерпеть, и войне конец. Неутешное горе свалившееся от войны почти в каждую семью, неожиданно осветилось ласковым ярким солнцем апреля 1945 года. Отогревая замерзшие осиротелые души за долгое время войны, солнце вволю питало теплом искореженную взрывами и морозами землю. И благородная земля, вбирая в себя тепло от светила вселенной, тут же старалась выбросить на всеобщее обозрение зеленые побеги растений, цвета мира и жизни. И первыми таковыми испокон веков бывают подснежники и черемша. Подснежник радость для души и глаза. Черемша пища для живота. Еще маленькие побеги черемши, этого природного гибрида лука с чесноком, чуть побольше длины пальца, а толщиной уже почти с карандаш. Неожиданно несколько пучков оказались у Маришки на крыльце. Пока их нюхали и пробовали на вкус, гадая откуда взялось это добро, с дальнего конца огорода услышали смешливые голоса старух. Они стояли у забора, покуривая трубки, наблюдали за пацанами и изредка покрикивали: Эй, Мараишка, Вовика, Колика, Толика!
Живы бабки! почти хором закричали пацаны и кинулись бежать к ним по еще не совсем просохшему после снега огороду. Маришка пришла с ночной смены, увидела детей, разговаривающих с калмычками, и очень обрадовалась: -Слава Божачке, ёны живы!
Она отрезала два кусочка хлеба, примерно по спичечному коробку каждый, и пошла к ним. Сыновья увидели ее, кинулись навстречу. У каждого в руке был зажат пучок черемши, которую они аппетитно жевали.
Мам, мам! наперебой кричали пацаны. Менга и Байса живые, черемши нам принесли!
А я им хлебца немножко дам!
Конечно дай, они добрые! Ну здравствуйте! А мы уж думали и не свидимся, обняла Маришка каждую старуху. Живы?
Живой,
живой маленько! засмеялась Менга.
По-русски говорить научились? Ну, слава Богу! перекрестилась Маришка, а старухи вынули трубки изо рта, положили их в карманы и сложив руки лодочкой, поднесли их ко лбу, и что-то тихо запели по-своему.
Мам, это они по-своему молятся, сказал Колька. Старухи помолились, покланялись в разные стороны и получив от Маришки по кусочку хлеба, стали медленно посасывать отщипнутые крошки. Ханжинав, ханжинав, бормотали они и кланялись.
Не надо кланяться, расстроено шептала Маришка. Божачка, слава тебе, что сохранил их. Спасибо вам за черемшу, и Маришка указала на кучки в руках у сыновей.
А-а, хилеп нету, а черемш минога в балот, и Байса махнула туда рукой.
И вы не боитесь ходить туда? Там утонуть можно.
Байса, Менга болшго (нельзя) буль-буль. и поманив Маришку, они откинули полог землянки. Оттуда пахнуло теплом, от прогоревшего костра. В углу спала молодая женщина калмычка, в фуфайке и ватних штанах. Ноги ее были обмотаны какими-то тряпками. Рядом с ней также крепко спал и двое детей лет по шесть-семь. Очевидно одна была девочка, судя по выбившейся косичке из-под шапки.
Из Канска, Канска шел, шептала Менга, свой мужик, Эцк (отец), эк (мать) ищет, тут Манская, и она от нехватки слов повела вокруг рукой. Милиция болшго (нельзя). Сэн, сэн? (хорошо?) и старухи сложили руки лодочкой и просительно замотали головами.