Бежавшие использовались военным командованием в качестве источника оперативной информации о местонахождении военных объектов, причем в случае предоставления ценных сведений им полагалось денежное вознаграждение . Наибольшую часть опросных листов занимали вопросы об экономическом состоянии вражеских стран, человеческих ресурсах и настроениях мирных жителей. На основе полученных данных, подтверждавших материальные лишения и моральный упадок населения Центральных держав, составлялись памятки для внутреннего пользования и пропагандистские публикации в прессе, убеждавшие общественность в неотвратимости скорой победы. Кроме того, сообщавшаяся бывшими пленными информация использовалась при создании листовок на немецком языке, нацеленных на деморализацию армии противника сообщениями об «истинном» бедственном положении тыла. Часть показаний, которая в негативном ключе описывала судьбу русских пленных в германских лагерях, включалась в распространяемые в войсках воззвания, предупреждавшие от сдачи в плен .
Особое место в опросных листах занимала информация о попытках неприятеля «склонить наших пленных евреев, малороссов, магометан к измене России». Бежавшие из лагерей, где по сведениям властей велась усиленная национальная пропаганда, задерживались; несколько месяцев за ними велось наблюдение, и только при отсутствии доказательств признавалось возможным их отправление в запасные части .
Несмотря на официальное поощрение совершивших побег, каждый вернувшийся из плена солдат или офицер вызывал у представителей высших армейских органов подозрение в причастности к шпионажу, причем не последнюю роль в закреплении данного стереотипа сыграл скандал вокруг военного министра В.А. Сухомлинова . Представители ГУ ГШ были убеждены, что «побег в принципе невозможен». Соответственно, бежать пленные могли только при помощи самих немцев, направляющих их в Россию для сбора стратегической информации. Предполагаемая схема подобного рода шпионской
деятельности подразумевала в дальнейшем повторный уход в плен для передачи сведений врагу. Нередко катализатором шпиономании становились сестры милосердия, посещавшие лагеря военнопленных с гуманитарной миссией Красного Креста. Так, сестра А. Романова в феврале 1916 г. сообщила, что в ближайшем будущем австрийские власти предоставят возможность побега тридцати русским пленным, которые после возвращения в Россию должны уничтожать железные дороги и заводы. На основе этого предупреждения ГУ ГШ по прямому проводу передало всем частям секретное сообщение, призывающее относиться в будущем с вниманием и осторожностью ко всем беглецам . Было признано необходимым опрашивать все категории лиц, прибывающих из-за границы, включая не только бежавших из плена, но и подлежавших обмену инвалидов, врачей и священников. Одновременно между командующими армий и ГУ ГШ велась интенсивная переписка о необходимости отправлять всех вернувшихся из германского плена на Кавказский фронт под благовидным предлогом спасения их от репрессий в случае возможного повторного попадания к врагу. В итоге было принято решение направлять бежавших в надзорные команды за неприятельскими военнопленными .
При возникновении вопроса о возможном индивидуальном обмене представителей высшего офицерства во внутриармейской дискуссии первоначально возобладала точка зрения, что «нужно обменивать субъективно только тех, кто представляет для нас интерес», поэтому после личных обращений из лагерей в часть из ГШ направлялся запрос: «представляется ли обмен необходимым для штаба или же названный штаб заинтересован в судьбе упомянутого генерала в такой же степени, как и всеми прочими чинами нашей армии, томящимися в плену во вражеских странах». В общем же на позицию по вопросам личного обмена повлиял простой арифметический расчет: «пленных германских генералов у нас вовсе нет, почему пришлось бы освободить двух или трех штабных офицеров, каковых у нас всего 15 человек». Иначе мог быть решен вопрос об обмене пленных, содержащихся в австрийских лагерях, ведь «при условии нахождения у нас гораздо большего числа пленных офицеров австрийцев, чем наших в Австрии, личный обмен для нас выгоден». Однако и в этом случае подавляющее большинство представителей командования, ссылаясь на «высочайшее указание о нежелательности личных обменов военнопленными с Германией», определило предполагаемые переговоры по вопросу обмена как «унижение перед немцами и раздачу авансов», о чем «не могло быть и разговора» .