почв . Примечательно, что из подобных мероприятий немецкая сторона всегда исключала русских пленных генералов, а также представителей национальных меньшинств, ставших объектами сепаратистской пропаганды.
В этом же году после распоряжения русской стороны снять с пленных вражеских офицеров погоны, кокарды и ордена, немецкие военные органы предписали ту же меру для русских пленных. Выслушав объяснения причин происходящего, большинство офицеров подчинилось приказу. Меньшая же часть, несмотря на угрозы ареста и сокращения пайка, отказалась ему следовать, объявив, что знаки отличия выданы им царем, и никто, кроме него, не имеет права их снять. Через некоторое время конфликт был исчерпан согласием русского правительства вернуть австрийским и немецким офицерам их погоны и ордена . Среди более мелких репрессий следует упомянуть запрет на распространение в лагерях просветительских плакатов русских благотворительных организаций с информацией о правовом положении пленных, понижение обменного курса при получении денежных переводов, принуждение офицеров оплачивать меблировку комнат, запрет на корреспонденцию с Россией и т. д. Данные ограничения в положении пленных действовали вплоть до ответных уступок со стороны русского командования, медлительность которого часто объяснялась многоступенчатостью переговорного процесса, а также нежеланием идти на соглашение с противником.
I.2 Русские военнопленные в восприятии военных и правительственных органов
Отмечалось, что в русской армии «хромает» воспитательная и устрашающая сторона, порожденная отсутствием продуманной системы пропаганды и излишней мягкостью самих армейских начальников, которые не приказывали уничтожать сдающихся огнем собственных пулеметов. Только угроза получить от своих товарищей пулю в спину могла бы, по мнению генерала М. Алексеева, компенсировать недостаточно развитое сознание долга . Примечательно, что его позицию разделяли многие командующие армиями, издававшие приказы о расстреле добровольно переходящих к врагу солдат. Агитаторы, пропагандирующие в войсках сдачу в плен, подлежали полевому суду.
Формулировки лишь изредка упоминали в качестве причин попадания к противнику особенности ведения
военных действий на Восточном фронте, где сочетание позиционной и маневренной войны, неразвитость коммуникаций приводили к окружению целых армий. Единичные признания объективности подобных случаев, однако, не влияли на общую позицию командования. Добровольно сдавшимся считался боец, попавший к противнику нераненым и не использовавший средств к обороне . Таким образом, значительная группа пленных была заочно определена в качестве преступников.
В начальный период войны командование из соображений армейской дисциплины всячески обходило молчанием проблему собственных военнопленных, скрывая их истинную численность. Представителям прессы запрещалось публиковать любые сведения о количестве военнопленных, а в более поздних газетных публикациях цензурой изымались данные о погибших в плену во время эпидемий . Естественно, что отсутствие учета и утаивание даже приблизительных сведений отражались на масштабах мероприятий помощи, которые не могли соответствовать реальной потребности.
Замалчивание численности и содержания пленных в лагерях Центральных держав способствовало распространению среди солдат представления о плене как лучшей доле и увеличению случаев массовой добровольной сдачи. В подобной ситуации власть была вынуждена инициировать дискуссию о плене, предъявив, однако, жесткие требования к публикациям: читатель должен был получать только отрицательную информацию о ситуации в лагерях противника. На основании деятельности Чрезвычайной следственной комиссии, расследовавшей нарушения врагом установлений международного права, распространялись сведения о реализации в германской армии приказов не брать русских живыми в плен, а также о лишениях и издевательствах, которые ожидали пленного в лагере. Рефреном в армейских и тыловых газетах звучал лозунг: «Лучше смерть, чем плен!»