А потом в животе в самом глубине что-то едва заметно шевельнулось. Мне показалось? Наверное. Но мысль пришла ровно и холодно: «А если» Я зажмурилась. «Ну уж нет, прошептала. Нет-нет-нет. Только не это. Только не сейчас». Но где-то очень глубоко уже щёлкнул выключатель, и лампочка загорелась: новая жизнь. От того, кто сказал мне: «Ты никто». От той ночи, которая должна была стать билетом, а стала печатью.
Мы уедем потом. В другой город подальше, куда глаза глядят. Я буду работать в другом месте, снимать другую комнату, пить другой чай. И никто не узнает, откуда у меня ребёнок. Я придумаю историю: «любовь, уехал, не вернулся», да любая. Главное чтобы никто не спросил лишнего. Главное чтобы мы выжили.
Я выключила свет и легла, свернувшись. Долго смотрела в темноту. Думала о люстрах, о шампанском, о четырёх канапе с икрой. О том, как они смотрели. О том, как он говорил «расчёт». И о том, что единственное настоящее от той ночи было во мне.
***
Вот так я и появилась на свет.
Эту историю мама рассказала мне в мои восемнадцать без слёз, почти гордо, как будто о выигрыше в лотерею, а не о том, что у неё в тот вечер украли последние иллюзии. Пишу это уже в двадцать, но рассказывать буду о том, что было до и ровно в те дни, когда мне исполнилось восемнадцать и я забрала брата.
Мы с мамой жили не там, где я родилась. После её «бала» и короткого романа, о котором мне потом не раз мечтательно напоминали дорогие духи в прихожей,
мы уехали быстро, без прощаний, с одним чемоданом в Воронеж. Город был чужой, но крупный, шумный; в нём легче теряться. У мамы здесь не было ни подруг, ни «своих» мест, ни старых соседок, готовых занять до получки. Были только кредиты (о которых я тогда не знала) и привычка тратить деньги на вещи, благодаря которым, как ей казалось, судьба улыбается охотнее.
Называть её «мамой» иногда трудно до сих пор. Виктория она же Вика любила зеркало. Зеркало отвечало взаимностью. Она следила за техно и лайфстайлблогершами, которые рассказывали «как стать лучше» и показывали «правильные» завтраки на чёрных тарелках, путешествия в выходные и «маленькие радости» с ценниками, равными годовой аренде комнаты в нашем районе. Вика повторяла за ними движения, угол головы, списки покупок. Она верила, что если делать всё «как у них», однажды ктото из «них» заметит и перенесёт её за стекло в жизнь, где просыпаются без будильника, а кофе стоит больше, чем у нас квартплата. На меня времени оставалось всё меньше. Это сказалось позже.
Мне было тринадцать, когда у меня появился брат. Его отец не аристократ, но из богатых торговцев; люди такого класса часто мечтают о пожаловании титула, но им обычно не хватает связей, крови и терпения. Вика говорила, что он «почти договорился», и улыбалась слишком широко. Договориться у него не вышло, зато у Вики вышло забеременеть. Она, как и прежде, жила для себя; кормить, пеленать и вообще жить с младенцем ей быстро наскучило. С того момента моя жизнь распалась на две простые роли: старшая сестра и человек, который делает так, чтобы дома было еда, тепло и чистое полотенце.
В шестнадцать у меня пробудилось Эхо. Само по себе без церемоний, без героев; просто однажды чужая рука коснулась моей, и я знала, что человек улыбается из вежливости, а внутри у него тревога и усталость. Я эмпат. Не та, что читает зал с порога, нет: я ощущаю эмоции при прикосновении. Вначале это казалось лишним и даже мешало чужая злость липла к пальцам, чужой стыд отдавался в солнечном сплетении. Я научилась фильтровать. Потом пробовать действовать. Если аккуратно «подтолкнуть» эмоцию, она разгорается сильнее. Успокоение спокойнее, надежда светлее. Эта способность никогда не сделает меня нужной родам слишком тонкая, слишком негероическая магия. Но именно она однажды пригодилась так, как ни один меч не смог бы.
И да, я красивая. Это факт, а не кокетство. Волосы у меня белые будто электричество прошлось по прядям и оставило их такими навсегда. У мамы тёмные; да и по описанию «того» мужчины тоже. Думаю, это Эхо подыграло моим детским мечтам: я слишком любила книжные иллюстрации, где принцессы светловолосые. Четвёртый размер груди, узкая талия, упругие бёдра «фигура из родовой крови», сказала бы любая хозяйка ателье. Вика так и говорила: «аристократки все как на подбор». Меня это не радовало и не смущало просто так вышло. Красота не достижение. Это ресурс и риск сразу.
Я не ненавижу аристократов. Я ненавижу то, как мир вокруг них ведёт себя с такими, как моя мать: как дешёвые иллюзии продлевают унижение и маскируют пустоту. Я слишком часто видела красивых женщин, которые в интернете демонстрируют «свою» роскошь арендные автомобили, съёмные апартаменты для фотосессий, кофе «по случаю» в ресторане, где чашка это чьято годовая аренда в спальном районе, а в трущобах на эти деньги семья живёт два года. Их лайкают, их хвалят. А вечером они идут туда же, куда ходила Вика, «на встречи». И возвращаются с пакетами, но без планов, с фотографиями, но без жизни.
С шестнадцати я работала в книжной лавке. Хозяйка сухонькая старушка с острым носом и мягкими пальцами заметила меня давно: я заходила к ней читать, когда денег на книги не было вовсе, и расставляла тома на полках лучше её внука. В лавке пахло бумагой и старой древесиной; часы там шли чуть медленнее, чем за дверью. Я перечитала всё, до чего дотянулась: романы, энциклопедии, дневники. Сказки о простолюдинках, ставших аристократками, у нас тоже были их почемуто печатают при любом строе, меняются только названия домов и покрой платьев. Я быстро научилась отличать сказку от лжи и мечту от глупости. Книги учили меня главному: любой выбор стоит дороже, чем кажется вначале.