Знаю я. Всё знаю, Евгений Михайлович не отвечает на мой вопрос. Но мать требует крови.
И проще ей отдать на растерзание Бориса, чем доказывать, что врач не кусок говна! я тоже подскакиваю со стула. Брякает ложка в кружке чая.
Я возмущён до глубины души. Я ведь так уважал и ценил Евгения Михайловича за его опыт, за знания, за адекватную человечность и разумность.
Да ты не понимаешь! Мне спустили указание сверху: кого-то назначить виноватым. И кого я должен слить? Тебя? Или Крапивина? Он проводил реанимацию. И хорошо её провел. По правилам. Ну не гений он, как ты, не сумел пацана вытащить. Но я уверен, что
сделал всё, что смог. А Борис Евгений Михайлович после такой эмоциональной тирады затихает и устало заканчивает: Найди Бориса, я с ним поговорю.
Плюнув на завотделением, в переносном смысле, не в прямом, выхожу из кабинета, шваркнув дверью.
Как я и думал, Евгений Михайлович и без меня знал, как и что произошло. Даже не пришлось откровения призрака пересказывать. Но Боре это никак не поможет.
В коридоре цепляюсь взглядом за Машеньку, которая уже одетая направляется на выход. А мне срочно нужно сбросить стресс. Глаза испуганные, мокрые.
Меня уволят? спрашивает.
Это ещё почему? удивляюсь её панике.
Я Петрову капельницу ставила
Всё хорошо будет. Пойдём, дурёха.
В «КрасинБаре» в это время дня всего пара человек. Набьётся народ уже после восьми. Заказываем с Машей по коктейлю и мясную тарелку на закусь. Разговор не клеится, кружит вокруг смерти мальчика и больницы. Маша заметно нервничает и пересказывает сплетни про маму мальчика, её статьи, предполагаемого отца-чиновника, какую-то чушь про врача из неврологии и фельдшера со скорой. Не слушаю её совсем.
В тишине бара пытаюсь переварить сам факт смерти ребёнка. И тот момент, что я мог бы его спасти, если бы не ушёл домой ночевать. Но мясо из котлет не восстановишь и фарш не перекрутишь назад. Хотя от этого легче не становится.
Маша жужжит, как назойливая муха, но не раздражает, работает фоном для мыслей. Количество коктейлей увеличивается. И к моменту, когда я иду в уборную отлить, чувствую, что потолок слегка шатается. Вспоминаю, что не предупредил Любушку. Достаю телефон и так неудачно роняю его в унитаз. Не день, а говно какое-то. Встаю на корточки и борюсь с собой. Очень хочется спасти аппарат, но очень противно лезть в толчок.
Слава богу, не помню, на что решился. Дальнейший вечер теряется в пьяном угаре.
4. Любовь
Всю ночь я не сплю. Толик не вернулся домой. Нет, я привыкла к его ночным сменам и неожиданным вызовам, и успокаиваю себя тем, что он задержался на работе или проводит очень сложную операцию.
Но весь вчерашний день был наполнен какими-то нехорошими предзнаменованиями. Я разбила зеркало, порезалась, когда убирала осколки. Говорят, разбитое зеркало семь лет беды.
А Верховная объясняла, что зеркала являются окнами в другие миры, и, разбивая окно, мы запускаем частичку инородной силы в нашу реальность, которую этот мир старается извести всеми силами. Отсюда и беды. Все эти призраки и посещение СМАКа тоже тревожили не на шутку.
К тому же ни разу ещё Толик не исчезал совсем. Так, чтобы без предупреждения.
У него недоступен телефон, на работе его нет. Да, я даже позвонила в отделение. Девушка сказала, что Анатолий Климович ушёл вечером и ещё не приходил.
Родителям его пока звонить не стала, решила немного подождать.
Ночь проходит без сна, Пир изводит меня похабными стихами, решив в отсутствие Толика оторваться по полной. Даже беруши не помогают.
Утром предчувствие становится просто невыносимым. Я отпрашиваюсь с работы и еду к Толику. Дома его, конечно же, не оказывается.
Соорудив на завтрак овсяную кашу на скорую руку, я осматриваю квартиру. Мы вообще в последнее время больше на «Новочеркасской» жили. Это удобнее, чем мотаться каждый день в Кронштадт. Но ключи он мне свои дал на всякий случай.
Наверное, я зря паникую раньше времени. Надо дать Толику ещё пару дней на то, чтобы найтись. Но как, если я уже на следующие сутки сама не своя.
Но я знаю: что-то произошло. Или что-то произойдёт. Очень нехорошее. И связано это с Толиком, потому что не может быть всё так хорошо, как у нас с ним.
Наливаю себе чашку горячего чая и вдыхаю терпкий запах чабреца. Специально сахар не кладу, чтобы горечь немного привела меня в чувство.
В голове крутятся мысли одна страшнее другой. Например, авария, мотоцикл Толика настоящая мечта самоубийцы. Несмотря на все заговоры, это самый опасный транспорт после самолёта. Летящий навстречу столб ни одна магия не остановит.
Статистика беспощадная сволочь.
Или это очередная проделка Города, из-за которой Толик теперь в больнице или в полиции. Сидит в изоляторе, ждёт, пока его спасут
Звон ключей заставляет резко отставить кружку и вылететь в коридор.
Толик, очень помятый и грязный, будто нырял в осеннюю слякоть прямо в одежде, стоит на пороге своей квартиры и смотрит на меня.
А ты как здесь? спрашивает.
Тебя жду, волнуюсь
Запрета приезжать не было, но взгляд у Толика такой, будто он не хочет меня видеть. И уж точно
мне не место в его квартире. Он раздевается, немного пошатываясь, и молча снимает ботинки.