В Москве я не смогу спасать детей, а без меня Город не сможет сбрасывать излишки магии, что неминуемо приведёт к бунту магических существ, и тогда Город не устоит. Если магию не тратить, то потустороннее станет сильнее людей. Раньше СМАК пятки сбивал, мотаясь по Городу и зачищая такие магические всплески, теперь же появился громоотвод в виде моей башки. Удобно, когда все гадости в одном месте.
Поэтому, как бы мы с Хранителем ни ненавидели друг друга, повязаны мы с ним крепко.
Вздыхаю, открывая систему электронного документооборота. К папке умершего мальчика уже прикрепили заключение о смерти. Пробегаюсь глазами по строчкам.
Интересно тасуется колода, бурчу себе под нос.
И, видимо, колода-то краплёная, отвечает мне тишина в левом углу ординаторской.
По всей видимости, да. С кем имею честь познакомиться?
Мы уже имели честь с вами быть представленными друг другу, Анатолий Климович.
Темнота в углу сгущается, хотя куда ещё сильнее, и из неё, как из бархатной занавески, очень театрально выступает мужчина. Высокий, худой до изнеможения, бледный.
В чёрном старомодном поношенном костюме-тройке, белой рубахе. На голове у него цилиндр, потёртый и неказистый.
Припоминаю, что пару лет назад он поселился в нашей больнице. Бедный поэт, неизвестный даже в своё время, а уж до нас и вовсе не дошло его имя и отчество. Повесился он с голодухи и духом прикипел к своему дому. А когда дом под шумок программы реконструкции снесли, не развоплотился, а слонялся бесхозным по улицам и парадным, пока Ксения Григорьевна его не приютила.
Живёт он в больнице тихо и незаметно. На глаза не попадается, бед не приносит. Что есть он, что его нет.
Ксения Григорьевна сказала, что вам моя помощь нужна. Так я готов рассказать всё, что видел.
Я весь внимание. Может, присядете?
Благодарю покорно, но я постою. Мужчина, чьего имени я так и не вспомнил, помолчал, перекатился с пятки на носок и продолжил: Вчера я обитал в его палате. Я вообще имею обыкновение жить, если этот глагол уместен в данной ситуации, по несколько дней в разных не занятых другими сущностями палатах. Вот и видел, как с утра приходила медсестра. Не имею обыкновения мешать другим выполнять их работу, поэтому собирался отлучиться на время. Но не успел, потому что она забегала по палате, проверила пульс и убежала. Приборы вопили как сирена. Прибежали другие врачи. Суетились. Но совершенно определённо: к приходу медсестры мальчик уже был мёртв. Мой собеседник снял цилиндр, помял его в руках и тоскливо продолжил: Хороший парень, мы с ним поболтали немного. Он столько всего интересного мне рассказал про нынешнюю молодежь. Даже жалко, что с нами не остался.
А куда он делся?
Так с матерью ушёл. Скорбеть. На девятый день уйдёт и от неё. Не из наших он. Уйдёт с миром.
С миром это хорошо. Что за медсестра была?
Этого не скажу. Мне до ваших мирских бед дела нет. Если бы не Ксения Григорьевна, то я бы и вовсе не потревожил вас рассказом.
И на том спасибо.
Я моргнул, а собеседник мой уже исчез.
Не верить ему у меня нет причин. Призракам чужда ложь. Но вот что мне с его рассказом делать?
Из заключения патологоанатома следует, что смерть наступила в результате отёка лёгких, причиной которого стала травма грудины.
Выходит, что мальчик умер от последствий травмы, которые в моё отсутствие никто не сумел купировать. Виновных нет. И Евгений Михайлович в курсе, но почему-то сливает Бориса как самого неугодного?
Ох, как же я не люблю все эти подковёрные игры. Но разобраться-то надо.
Евгений Михайлович сидит в своём кабинете за столом и хлебает чай из огромной белой кружки этак на пол-литра. В воздухе летает запах мяты. Успокаивается, видать.
Кашина привёз? завотделением смотрит на меня совсем недобро. Понимает, что меня не так легко отстранить. Я законы знаю.
Нет. Нет его нигде. Я даже дома у него был, я сажусь напротив без приглашения. В ногах правды нет.
Странно. Он, конечно, тот ещё алкаш. И не надо тут на меня зыркать! Евгений Михайлович останавливает мои ещё не произнесённые возмущения. Если бы не ваша сплочённая работа с просто потрясающими показателями и нулевой смертностью, никто бы Бориса на работе не терпел. Один ты с ним носишься, как курица с яйцом. И не надо мне тут про его трагедию! Он подскакивает из-за стола и начинает расхаживать по кабинету. Все всё понимают: семьи лишился. Страшная потеря, но надо дальше жить. Взрослый же мужик! А Борис что? Разнылся, рассиропился, озлобился на весь белый мир. Если так и дальше пойдёт, то сопьётся Борис, и никакая работа его не спасёт. Вот куда он делся? По барам прошёлся?
Прошёлся, бурчу в ответ и умалчиваю, что с баров я как раз-таки и начал.
Тогда уволю по статье.
Да за что?! вспенивает меня. Не имеет он к смерти мальчика никакого отношения. Вы же видели заключение: отёк лёгких. Травма была серьёзная, грудину от удара об землю сдавило. Мы сделали всё, что смогли. Анестезия тут совершенно ни при чём! Разве что реанимационные действия были проведены не в полном объёме. Но это и не доказать. Кто был на смене? Кто откачивал?