Кончайте эту богадельню! Меньшой брат только тогда брат, когда он наш брат! А фашист всегда фашист, даже если он слон или собака!
Васильев и Маша непонимающе переглянулись. Маша деловито собирала инструменты, хирург, довольный хорошо сделанной работой, блаженно щурился, потирая онемевшую шею: доктор был высок, а блиндаж низковат. Перебинтованная собака лежала спокойно и мирно посапывала.
Ты что, под обстрел попал? Или от начальства взбучку получил? Даа, а работенку твой Мирошников задал нам хорошую. Но мы, лучшие на всем фронте специалисты по четвероногим, с задачей справились блестяще! От лица службы объявляю благодарность младшему сержанту Орешниковой: она работала так самоотверженно и с таким знанием дела, что ни разу вместо зажима не подала скальпель, балагурил доктор.
Да ну вас, улыбалась Маша, вечно вы подначиваете. Я и сама знаю, что операционная сестра из меня неважная. Мое дело бинтовать да вытаскивать изпод огня.
Не скромничайте, Мария Владиславовна. Ведь вы же бывшая студентка мединститута, да еще одного из лучших на Урале.
Свердловский мединститут действительно один из лучших, и не только на Урале, но и во всей России, ревниво заметила Маша. Но ято училась на стоматологическом, и всего два года. Хотя зуб вырвать могу, даже глазной. И почти без боли. Нет, я серьезно, обиженно продолжала Маша, отвечая на ироничную улыбку доктора. Профессор не раз говорил, что у меня легкая рука.
Виктор сидел на чурбаке и ничего не понимал. Васильев и Маша болтали о всякой ерунде, будто ничего не произошло, будто полчаса назад здесь
не было самого настоящего скандала. И что удивительно, они будто не замечали Виктора. Громов ничего не понимал, хотя сам, возвращаясь с «той стороны», вел себя так же. Его и ребят, с которыми он ходил в разведку, связывали какието невидимые узы, какоето особое братство. Получая документы и награды, которые обязательно сдавали перед выходом на «ту сторону», ребята незлобиво подшучивали друг над другом, предлагали сложить все ордена и медали в одну шапку и разделить поровну, так, как только что делили поровну смертельный риск.
Наконец, Васильев обратился к Виктору:
Ну что, отпустило? Или дать успокоительного?
Громов виновато улыбнулся.
Знаешь, Виктор, вообщето я даже рад, что ты предоставил мне такую редкостную возможность: операция была интересной. А ты знаешь, сколько я вообще сделал операций? Никто не знает. До сорок первого пять аппендицитов и две грыжи. А за два года войны триста семьдесят восемь людям и одну собаке! Слушай, а не податься ли мне в ветеринары? Выходим твоего пса с медицинской точки зрения случай исключительный, я сразу стану ветеринарным светилом, и назначат меня главным врачом зоопарка. А, черт! вдруг вскочил он. Маша, шприц!
Собака лежала бездыханной. Потускнела шерсть. Сухим стал нос. Изо рта шла пена.
Конец? мрачно спросил Громов.
Да погоди ты, не каркай! Держи его. Ты держи, Маша не справится. Крепче! Вот дьявольщина, где же у него сердце? Нет, так неудобно. Переверни на бок. Хорошо. Есть, нащупал!
Короткий взмах. Сверкнула длинная игла и, хрумкнув, вошла в тело.
Порядок. Теперь массаж Так так хорошо. Полегче, а то ребра сломаешь. Маша, помогайте.
Минут через пять доктор приказал:
Маша, бегом в медсанбат! Принесите грелки. Неплохо бы и горчичники, но пациент весь шерстяной. Как их приклеишь?
Когда взмокший врач разогнулся, а собака мерно задышала, Виктор обнял его за плечи.
Даа, триста семьдесят восемь операций это, конечно, не кот наплакал.
Ничего особенного. Адреналин в сердце, прямой массаж, грелки проходили на пятом курсе. Экзамен сдал на тройку. Но, как говорится, теория без практики. Хирургами становятся не в институтах, а на войне. Все, что мог, я уже сделал, закончил он. Теперь уход и еще раз уход. Сиделку прислать не могу, у Маши своих дел невпроворот, так что сам берись за гуж. Чем черт не шутит, пока Бог спит, авось и выживет! Только обещай: я буду первым человеком, которому этот зверь подаст лапу.
Обещаю, улыбнулся Громов.
Доктор вышел из блиндажа. Потом вернулся и строго сказал:
И чтобы до завтра ни капли воды. Ни единой! Если что, вызывай.
II
Виктор начал говорить про уход, про собачью живучесть. Одновременно делал загородку в углу блиндажа. Потом принес охапку соломы, бросил на нее старую шинель, взял собаку на руки и осторожно перенес на лежанку.
Привыкай и к моему запаху, сказал он. В этой шинели я так попотел, что нюхать тебе не перенюхать.
Виктор присел, потрогал горячий, сухой нос, потрепал крутую холку. Встал. Закурил.
Ну, хорошо, сейчас затишье. А что делать, когда начнутся бои? Наступать ведь будем. Даа, не дело я, видно, затеял.
Громов опять присел на корточки. Пес лежал совсем не пособачьи: на спине, запрокинув голову и прижав к бокам лапы.
Договоримся так: встанешь на ноги до наступления не брошу. Не встанешь пристрелю.
Врешь ты все, устало вздохнула Маша. Ты же мухи обидеть не можешь, не то что пристрелить собаку.
Виктор прямотаки остолбенел. Он уже битый час возится с собакой, разговаривает с ней, а Машу, свою дорогую Машеньку, не заметил.