Налила воды в бадью, бросила туда обе свои рубахи, низ от изорванного платья и помешала палочкой, похожей на веселку для теста. Хорошо бы было вскипятить все это, но было не до жиру. Пока мыла посуду, скоблила жирный и липкий стол, отмывала котлы, вода в бадье с бельем остыла. Насколько смогла, постирала все руками, отжала и вынесла на улицу. Развесила рубахи за сараем, проверила, чтобы их не унесло ветром, вылила грязную воду. Набрала снова снега и вернулась в дом. Все спали, как будто позади была бессонная ночь. Даже взрослые дети Сирены. Или они сидели так тихо, что не было слышно даже шепота.
Я осмотрелась и нашла за печью корыто. В нем, скорее всего, стирали и мылись. Решила, что это я сделаю завтра, в очередную «сиесту». А пока налила еще горячей воды, взяла с печи то ли полотенце, то ли небольшую простыню и вышла на улицу. Разбавила кипяток снегом, сняла платье и, стоя на соломе, поливала себя из ковша, стараясь не успеть замерзнуть. Голова, конечно, не промылась, но стало настолько легко, что жизнь показалась почти сносной.
Вытерлась насухо, натянула одежду и вернулась в дом.
За столом Бартал наливал из котелка отвар. Я поставила пустую кружку. Он налил и мне. Надеясь, что мне не настучат по рукам, достала из-под тряпки две неаккуратных лепешки из трех и ушла на свою лавку. Там принялась жадно есть. Казалось, я никогда не наемся, и эти вечно голодные дети оставят от меня в скором времени сухую мумию.
Из угла вышла старшая девочка и присела рядом со мной. Она смотрела на лепешку, но я только ускорилась и даже не подумала делиться. Оставшуюся съел ее отец за столом.
Альби сейчас у нежити? вдруг негромко спросила она.
Кто? - переспросила я.
Маленький Альби, которого ты не могла родить, - уточнила девочка, и у меня по спине поползли мурашки.
Но он же родился? аккуратно и очень тихо спросила я в ответ.
Да. Ты так кричала, что в загоне метались свиньи, - девочке, судя по всему, нравилась эта тема. Или она просто нашла наилегчайший путь к моему унижению, поскольку бить меня пока не смогла бы.
Все кричат, - ответила я. Послать бы ее ко всем чертям, но она оказалась носителем той информации, которую никто мне не мог здесь дать. А скажи я, что не помню, так они свалят на меня всех собак.
Марика так не орала, когда рожала Фреда, - хмыкнув, вывалила девочка важнейшую информацию.
Она больше меня в три раза, и это ее третий ребенок, - я даже улыбнулась, чтобы эта маленькая дрянь не поняла, что я сейчас не обороняюсь, а вытаскиваю из нее нужные мне сведения.
Так он у нежити?
Я не знаю никакой нежити, - скривив рожицу, ответила ей.
Вы с Фабой отнесли его в замок нежити. Продали его за тёлочку. Осенью, когда она вырастет и отелится, у нас будет молоко. Тогда и тебя тоже можно будет продать. Только вот что за тебя дадут - девочка с лицом своей матери слезла с лавки и направилась к столу.
А ты не думала, что тебя тоже отдадут замуж. И спать ты будешь на лавке? не удержалась я с ответом.
Бартал посмотрел на меня свирепо и стукнул по столу кружкой. Заорал Фред. Теперь я знала, что младшего сына Марики зовут Фред. А моего моего зовут Альби. И я его обменяла на теленка. Эти мысли еще больше делали происходящее невозможным.
«Нет, это не я его обменяла. Это Фаба обменяла», - пронеслось в голове.
Я легла на свою лавку, подложив под себя зипун и платок. В доме было тепло, и меня начало клонить в сон. Не знаю, сколько я спала, но когда Марика беспардонно подняла меня за плечо и сунула мальчика в руки, на улице начало темнеть. Фабы не было. Мужчины носили из дома ведра, которые им подавала Сирена. Видимо, кормили скот.
Ночью Марика стащила меня с лавки на пол, правда, бросила у печи одеяло со своей кровати. Привела близнецов, принесла младенца и, уложив меня с ними, ушла спать.
Теперь я спала с детьми у печи на полу. Через пару дней к нам присоединились мальчишки Сирены. Сначала в шутку, а потом, словно по наущению матери, стали тоже просить грудь.
Если остается, корми и их. Иначе заболеют. Молока нет. Знаешь ведь: корову волки задрали. Ладно хоть далеко не унесли, оттого сейчас и мясо каждый день, - громогласно заявила Сирена. - Или иди на улицу. Кормить лишний рот мы не станем.
Дети кусали меня, балуясь, пинали и оставляли без одеяла. Потом Фаба велела Барталу сколотить у печи лежанку. Ее выносили на день, а ночью я спала на ней с четырьмя детьми, кормила всех по очереди. Решив обмануть этих глупых баб, я начала сцеживать молоко
на улице. Потом сказала, что оно убывает, потому что я все время голодная. И теперь для меня постоянно были лепешки.
Так я прожила неделю. Ночью из меня пили соки дети, а днем кровь их отвратительные матери.
Девочка больше не разговаривала со мной. Спрашивать о моем малыше было просто не у кого.
Фаба выходила только утром, чтобы поставить в печь два котла еды на весь день, поесть три раза и в уборную. Больше она не делала ничего. Детей она просто не замечала, а те боялись ее, как огня.
Я научилась мыться ночами, когда была уверена, что все точно заснули. Деревянное корыто вело себя тихо. Я просто открывала печь, и становилось светлее, теплее. Поливалась из ковша, натиралась тряпицей с золой. Потом, высохнув, расчесавшись и переодевшись в чистое, выносила воду.