Забери их! - скомандовала Фаба, все так же глядя на меня. Марита послушно подошла и буквально оторвала от меня двоих своих отпрысков.
У меня кружилась голова от всего этого кошмара. Мысль теперь была только одна: уйти отсюда.
Глава 2
Не плакала я: когда меня обманул любимый, оставив «на полянке». Не плакала, когда под нажимом тетушки сделала аборт. Не плакала, когда оказалось, что детей иметь не смогу. Да, сердце разрывалось на тысячу осколков, ранящих каждый уголок души. Да, казалось, хуже уже не будет, но становилось. И я снова не плакала.
Плакали только мои денежки, мое здоровье и моя вера в людей. К сорока годам у меня не осталось ничего из этого списка. Родная тетка, которая «не имела возможности забрать к себе по причине плохого здоровья» после смерти родителей навестила меня в детском доме пару раз: когда нужно было сделать фото со мной для умирающей в далеком Хабаровске бабушки. И в день, когда я получала комнату в убогом общежитии.
Потом она ворвалась в мою жизнь, как ураган, потому что лишние руки в саду пригодятся. Я отшила ее через пару недель, когда она принялась приговаривать меня к церкви. Сначала я соглашалась и даже находила успокоение в этом. Но когда она начала агитировать за передачу комнаты этому приходу, хозяином которого был толстогубый, рыхлый, хоть и молодой еще поп.
Поживешь и у меня. Квартира тебе отойдет, а вместе повеселее. Так и эдак, как ни крути, Анюта.
Я не Анюта, тёть Надь. Я Аня, - недовольно бурчала я и получала от нее недобрый взгляд и очередное: «Бог дает смиренным.».
Потом появился Киря. Он тоже был детдомовский. Появился он не потому, что я раньше его не знала, а потому, что старше был года на три. Его знал весь наш лихой коллектив этого страшного места, где дети должны вырасти, получить минимальные знания о жизни и выйти в мир если и не полноценными, но все же членами общества.
Он вышел, но членом не стал: сразу попал на несколько годков в другое общественное место специального воспитательного характера. Только я об этом не знала.
Киря был красавчиком, балагуром и душой любой компании. Он даже мог не материться, если судьба закидывала его в приличное общество. В него влюблялись девочки из хороших семей, но он, еще не умея тогда отсеивать послушных, нарывался на их отцов и терял то зуб, то палец, то пару лет жизни.
Ко мне он заявился с цветами. Рассказал, что сдает свою комнату, а сам хочет переехать в Англию. К слову, одет он был как приличный тип из сериала, который ходит на работу, исправно платит налоги и играет по вечерам с парой карапузов.
Недолго я выбирала между ним и тетей Надей с ее смирениями. Продали мою комнату, переехали к его знакомому на пару дней,
пока продастся его угол. И все. Больше я его не видела.
Зато увидела, как выглядят тесты на беременность, купленные на последние деньги. Два. Разных, как научила аптекарша. И, посетив туалет на вокзале, уселась на лавочку у церкви, чтобы принять Бога в сердце, а также надежду на эту самую Надежду.
Тетка молча отвела к врачу, и после недолгого осмотра и анализов проблему решили. Это потом я сложила два и два, получив в результате, что грехи они кого надо грехи, а не всех. И тем более не Наденьки, приведшей меня на «богоугодное» дело.
Жила я потом в ее садовом домике. Приходилось лопатить землю, все лето содержать ее кур и свиней, которые, к моему удивлению, осенью переезжали в тот же храм, а далее, видимо, во чрево коллектива заведения. Зимой я жила там же. Для этого тетушка пригласила печника, чтобы поправил небольшую печурку, обшила дом утеплителем и, перекрестив меня и себя, вернулась в город.
Я научилась пилить и рубить дрова, воровать с дальних участков заготовки и даже вязать. Благо журналов по вязанию и шитью было предостаточно на чердаке. Из развлечений у меня было радио, украденное там же, где клубничное варенье, дрова, чужие кофты и свитера, распускаемые мною для будущего вязания.
Раба Божья Наденька приезжала ко мне раз в месяц, и мне полагалось для этого прочистить дорожку до основной дороги к станции, ибо она везла «несметное количество снеди» в виде пары куриц, пяти килограммовой упаковки макарон типа «ракушка» и кило сахара. Я встречала ее у вагона в одно и то же время, несла груз, угощала ее дома пустым чаем из листьев смородины, поскольку о богатстве в виде варенья она знать была не должна, иначе пришел бы мне трындец.
Потом провожала, выслушивая наставления, и, выдохнув, возвращалась в свой домик. Радуясь чахлой куре на ужин и доставая новый журнал, слушала по радио очередной аудиоспектакль.
Потом как-то резко закончились «девяностые». Приехав в Москву, я нашла ее не такой стервой, как привыкла о ней думать. Москва вдруг распахнула передо мной свои объятия: на магазинах висели объявления о найме, люди приоделись, запахло духами.
Я привезла на рынок свои свитера, связанные по журналам и по собственным рисункам, и, продав пять штук, присвистнула. Жить было можно!
Случайно нашла вакансию уборщицы на трикотажной фабрике. Еще на пороге, не дойдя до собеседования, поняла, что работать буду только здесь. Обрывков и обрезков нити, срезанных углов от полотна было столько, что на помойку их выносили огромными картофельными мешками.