Простите. Я только на ночь. Утром уйду. Мне надо найти телефон, чтобы позвонить. Я не помешаю вам, - очень тихо сказала я своим невыносимо тонким голосом.
Уйдешь? из-за той же занавески вывалила еще одна персона. Эта была такой же огромной, как баба, встретившая меня у двери.
Уйду, - подтвердила я. - Можно от вас позвонить?
Чего? прыщавая, ростом пониже, но с такой же мощной грудью, что и две других, уставилась на меня так, словно я заговорила на японском. - Совсем выжила из ума? Раздевайся и корми его, - не дав мне раздеться, перевалила малыша мне, и он заорал.
Что? Вы куда? я стояла в полном непонимании.
Теперь уже я боялась не замерзнуть на морозе, а пострадать от этих странных людей, которых людьми можно было назвать только потому, что они имели две руки, две ноги и были прямоходящими.
Корми, я сказала. Тебя оставили только за этим. У меня молоко вышло все. Он с голоду умрет так! заорала на меня светловолосая. Вторая, здоровая, как печь, захохотала. На все это представление из-за второй шторины вышли еще трое детей. Эти были постарше. Девочка лет десяти, похожая на свою огромную мать и ту бабу, которая так и не вошла следом за мной. И два мальчика лет пяти.
Я осмотрелась. Две длинные лавки с двух сторон огромного стола в центре, на котором и стояла одна толстая, как батон докторской колбасы, свеча, у стены печь. Скорее печь и была частью стены. Рядом с печью еще одна занавеска, из-за которой на меня смотрел мужчина постарше того, первого у входа. Этот был не такой чахлый, да и лет ему было побольше. Сильно побольше.
Раздевайся, убогая, - так и не убрав свою огромную грудь в разрез странного платья, баба выхватила у меня орущего ребенка и потянула за ворот. Потом, переместив младенца под мышку, дернула полы моего зипуна и стащила его. Бросила одёжку на пол и, посмотрев на меня, замерла.
Это она назло тебе, Марика, спокойно, с какой-то зверской ухмылкой сказала огромная баба.
Что назло? Вы что делаете? попыталась закричать я. Но та, которую назвали Марикой, передала визжащего карапуза своей товарке и налетела на меня, как ястреб. Я думала, она вцепится мне в лицо и опешила. Но тётка принялась развязывать тряпку на моей груди. И я поняла, отчего мне так сжало грудь. Как только она распутала перевязь, крутя меня, как веретено, дышать стало легче.
Толкнула меня на лавку, двумя руками разорвала на груди платье и, выхватив ребенка у своей помощницы, почти бросила его мне на колени.
Одной рукой я придерживала его, второй собирала на голой груди обрывки платья.
Вы что творите? я не могла кричать просто от страха. Да и этот чертов тихий голосок даже я слышала едва-едва, не то, что эти
Корми, сказала, - Марика была уже пунцовой, как и орущий мальчик на моих руках. Он дрожал от крика, заливался что было сил.
Я подняла на нее глаза, и сердце ушло в пятки. Она стояла надо мной с огромным тесаком. Самодельный нож был черным, с прилипшими к острию остатками какой-то еды.
Дай ему грудь, не спорь с ней, иначе и правда зарежет. А Фаба тебя свиньям скормит, - спокойно сказал мужик, все еще наблюдающий за происходящим с неизменным пресным рылом.
Откуда у меня молоко? попыталась я закричать, но бешеная баба с ножом подскочила, больно толкнула и снова дернула за края оборванного лифа. Грубо взяла голову ребенка и толкнула в мою грудь. Он вцепился в меня так, словно это было единственной возможностью выжить, будто он висел над пропастью, вцепившись в меня.
Мне стало дурно от всего происходящего, но жить хотелось больше, чем спорить с этими животными. Дети играли на полу, словно ничего и не произошло.
В груди что-то тянуло с такой силой, будто ее разрывает.
«Когда закончится этот ужасный сон?», - только и думала я. Но все было столь реально и последовательно,
сколь и невообразимо страшно. Здесь присутствовала хоть и жестокая, но логика, которой нет во сне.
Я смотрела на все еще дрожащего от слез ребенка, на свою большую налитую грудь и чувствовала, как начинает ныть вторая. Двое близнецов, заметив, наконец, что маленький замолчал, облизываясь, потянулись ко мне. Один залез на колено и по-хозяйски принялся высвобождать вторую грудь, а второй пытался его откинуть и занять более удачную позицию.
Эй, вы куда? - как можно добрее постаралась я отбиться от малышни. Но Марика с ножом дала понять, что кормить мне придется всех.
С трудом терпя укусы старших, я старалась рассмотреть все вокруг, но глазу негде было отдохнуть в этом страшном месте.
Вернулась та, которую мужик назвал Фабой. Она несла огромную бадью со снегом в одной руке и пару поленьев под мышкой второй. Бросила все у печи, скинула толстое, больше похожее на банный халат, пальто и села на лавку напротив.
Следом за ней вернулся тот, щуплый, с огромной охапкой дров. Дети, поняв, что хозяйка дома, попрятались за занавеской. Я опустила глаза и, наконец, кроме своей неузнаваемой груди, увидела свои руки. Белые, как молоко, тонкие и хрупкие, но в то же время натруженные. Я видела каждую косточку на своих пальцах и недоумевала, потому что за последние несколько месяцев сильно можно сказать поправилась, да так, что пришлось снять кольца. Крепко сжав ладонь в кулак, уверилась, что рука моя.