«Гангут» возвращался в базу, увенчанный призрачной славой, «добытой», говоря словами поэта, ракетчиками и артиллеристами, отстрелявшими накануне на «отлично» по пятибалльной системе, и оказавшийся в бесславии стараниями лейтенанта Суханова, которому за каким-то чертом захотелось послушать дельфинов.
Суханов не пошел к утреннему чаю в кают-компанию, достал из стола пачку галет, банку мелкого частика в томатном соусе, который в последнее время стал такой редкостью, что его начали выдавать на доппаек, как кетовую икру. Частик с галетами это, разумеется, было не бог весть что, но... «Ну и ладно, подумал Суханов, поддевая вилкой то, что когда-то было плотвичкой или густеркой. Дело совсем не в частике, а в дельфинах. Вернее, даже не в дельфинах, а в мичмане. Это ему они послышались. А может, и не послышались? Может, их и не было, дельфинов-то? А?..» Это получалось уже совсем плохо.
В дверь постучали, когда Суханов уже прибрал со стола, и следом явился мичман Ветошкин. Он выглядел бодрым, усы у него весело топорщились, и, судя по его виду, превратности жизни его не обременяли. Он успел побриться и даже сменил синюю рабочую куртку.
Команда отпила чай, радостно сообщил он, как будто это было событие чрезвычайной важности, снял пилотку и присел кторцу стола. Часа через два откроется Херсонесский маячок.
Что еще? небрежно спросил Суханов.
Ветошкин деланно вздохнул:
Список увольняющихся на берег надо готовить.
Подготовьте.
По возвращении в базу старпом небось большую приборку затеет.
Затеет будем прибираться.
Разговор явно не клеился, и Ветошкин вздохнул уже огорченно. «И с этой стороны не подойти, подумал он меланхолически, и с этой не подступиться... А я вам что товарищ Пушкин или как? Не-е, я тоже, стало быть...»
В кубрик не собираетесь заглянуть? как бы мимоходом поинтересовался Ветошкин.
Нет, мичман,
не собираюсь, сказал Суханов и потянулся за фуражкой. Думаю в салон заглянуть, на пианино побренчать. Помогает, видите ли, говорят, ну и все такое прочее...
«Нам только пианин и не хватало», огорченно подумал Ветошкин и осторожно попросил:
Не ходили б вы в салон, Юрий Сергеевич. Старпом там сейчас чаи гоняет, так может всякие слова сказать.
«Это правильно, подумал Суханов. Старпом может и хорошими словами такое сказать, что потом долго чесаться придется».
Послушайте, мичман, сказал он с напускной небрежностью, а вас случаем ко мне не Сокольников подослал?
Ветошкин помял пилотку, но надевать ее не стал.
Обижаете, Юрий Сергеевич. Я и в молодости ни у кого на побегушках не состоял, а теперь для этого уже ноги не те.
Извините, мичман, я вам верю. И я пойду в кубрик, хотя, честно говоря, не знаю, что там буду глаголить, какие истины меня там обременят, да и надо ли обременяться истинами?
Выходя из-за стола, Суханов с грохотом отодвинул тяжелый стул, Ветошкин же поднялся тихонько, напялив на голову пилотку. Они мельком взглянули друг на друга, как бы примеряясь, кто на что способен, и Суханов на правах старшего сказал:
Добро, мичман. За мною не ходите. Мне дядьки Савельичи не требуются. Занимайтесь делами службы.
Ветошкин шевельнул усами, как бы говоря: «Хозяин барин, неволить не смею», а сам между тем отгородился от Суханова нейтрально-уставным: «Есть».
Они разошлись в разные стороны: Ветошкин спустился по трапу, чтобы, миновав еще один трап и еще один, только после этого очутиться в акустическом посту, а Суханов, сдвинув фуражку на брови, направился по коридору в корму там находился кубрик его команды, идти в который ему не хотелось по той простой причине, что он не видел никакого прока от своего «хождения в народ». «В конце концов, думал Суханов, военная служба тем и хороша, что старшим необязательно отчитываться перед младшими в своих поступках. Над старшими есть только старшие. Тем не менее, перед тем как войти в свой кубрик, Суханов словно бы попридержал ногу, ощутив в себе пошленький холодок. Неужели я чего-то боюсь? Я виноват это правда, но я ничего не боюсь...»
На корабле в тот час выдалась лишняя минутка, которая обычно образуется на стыке, скажем, между утренним чаем и малой приборкой или между малой приборкой и подъемом флага, словом, когда одно сменяет другое, и моряки, свободные от вахт, занимались в кубрике кто чем хотел, а вернее, ничем не занимались, а точили лясы, злословя по своему адресу и по адресу своих ближних, коими на кораблях являлись прямые начальники.
Кубрик акустиков находился по правому борту, был он длинный и узкий, как железнодорожный вагон, койки шли справа и слева, оставляя посредине узкий проход. Кому-то из штатских он, может, и не глянулся бы, но акустики любили свой кубрик, хотя и иллюминаторов в нем не было, и подволок нависал низковато, но зато этот кубрик был непроходной, и это делало его похожим на большую мичманскую каюту. Тут все-таки жила корабельная интеллигенция. Впрочем, у любого моряка на корабле всегда были два места обитания кубрик и боевой пост, и еще бабушка надвое сказала, где он чувствовал себя домашнее, что ли: комендоры, наверное, в кубрике, акустики же, безусловно, на боевом посту.