Найдите старпома и передайте ему, что я распорядился выдать личному составу тропическую форму одежды.
Вашу прикажете доставить в каюту или на мостик? почтительно спросил интендант.
Хорош же я буду, переодеваясь, дрыгать голыми ногами перед всей вахтой, сердито заметил Ковалев, которому не понравилась излишняя почтительность интенданта угодничеством она попахивала, а это Ковалеву всегда претило и в большом и в малом. Мне принесете в последнюю очередь, сказал он уже мягче, гася в себе минутную вспышку раздраженности. Он понимал, что причиной этой вспышки был не интендант со своей дурацкой почтительностью, а его собственная неопределенность, когда сам не понимал, то ли он делал, что следовало бы делать. «Экий я стал неловкий», подумал он о себе.
Ну, ступайте, сказал он интенданту, который все еще держал руку у козырька фуражки.
«Откуда и почему рождается у людей подобострастие? неожиданно подумал Ковалев. Что их понуждает к этому? Рабское пристрастие к поклонению идолам и чувство постоянной осознанной или неосознанной вины? Почему в таком случае одни идут с высоко поднятой головой, а другие опускают глаза к земле? Где их нравственные начала и где те концы, которые дают новые начала?»
Океан накатывал на «Гангут» малахитовые волны, которые легонько подкидывали его на свои округлые плечи и с шумом и плеском сталкивали вниз, обволакивая нос блестяще-белой пеной, уходившей за корму ровным, словно бы прочерченным, следом. Видимо, вахтенный рулевой хорошо чувствовал корабль, и тот не рыскал у него, шел спокойно, как лошадь по знакомой дороге. Ковалев запамятовал, кто стоял на руле. Войдя в рубку, краешком глаза глянул больше по привычке на вахтенного офицера, который делал рабочие пометки в черновом журнале, потом на рулевого. Так он и думал ходовую вахту стоял старшина отделения рулевых. Ковалев вспомнил, что старшина служил по последнему году и зимой должен был уйти в запас. «Жаль, твердым внутренним голосом подумал Ковалев. Очень жаль. Только приспособился к делу, а тут уже прости-прощай...» Он поднялся к себе в кресло «на пьедестал» и огляделся, хотя оглядывать было нечего: те же округлые зеленоватые волны и тот же загадочный океан.
Ковалев взял микрофон, включил боевой информационный пост БИП.
БИП, командир. Доложите обстановку.
На высоте десять тысяч метров, курсовой... дистанция двести километров, следует пассажир. Горизонт чист. У акустиков чисто.
Хорошо, сказал Ковалев, невольно подумав: «Хорошего-то мало. Идем, словно слепые, на ощупь».
На мостик поднялся Бруснецов.
Товарищ командир, вы распорядились выдать тропическое обмундирование?
Распорядился... А ты сам не догадался это сделать?
Хотел на завтра попросить у вас «добро» объявить по кораблю тропическую форму одежды.
Не поворачиваясь к нему, Ковалев сказал:
Завтра и переоденем, а сегодня раздайте обмундирование, пусть подгонят его. А то у одних шорты окажутся ниже колен, у других, прости господи...
Понял, товарищ командир.
«Вот и прекрасно, подумал Ковалев. Им всем кажется, будто я знаю, куда мы идем. Прекрасно. Если им так кажется, то пусть так и будет. Это тоже прекрасно. Он усмехнулся. Мы идем туда, куда надо. Разве это не прекрасно? Куда надо...»
Бруснецов вышел на открытое крыло, наверное,
покурить.
«Интересно бы у старпома спросить, а что он думает по поводу всей этой бодяги? Есть ли у него свои мысли или он всецело полагается на мои?» Ковалев спрыгнул на палубу и тоже вышел на крыло.
Старпом! позвал он и, взяв его за локоть, отвел подальше от любопытных ушей вахтенного сигнальщика. У тебя на сей счет, он повел глазами по океану, есть какие-нибудь мысли?
На сей счет мысли у Бруснецова нашлись.
По-моему, товарищ командир, мы едем не в ту сторону.
Это почему же? заинтересовался Ковалев.
А если бы мы ехали туда, куда нужно, к нам обязательно прилепилась бы какая-нибудь дрянь. А так мы одни-одинешеньки. Что хочешь, то и думай.
Вот поэтому, старпом, я и полагаю, что мы идем правильно.
Теперь уже заинтересовался старпом, но если он сам-то был обязан ответить командиру, то у командира по отношению к нему такой обязанности не было, но тем не менее он спросил:
Почему?
Ковалев помолчал, хотел сперва развить перед Бруснецовым свои предположения, по крайней мере так Бруснецову показалось, но вместо этого Ковалев суховато сказал:
Да так, старпом... Все как-то так. Не удерживаю тебя больше. Занимайся хозяйственными делами.
Бруснецов уже было пожал плечами, дескать, воля ваша, но благоприобретенная привычка взяла верх и не позволила расслабиться, и он тоже суховато сказал:
Есть.
Ковалев проводил глазами его ладную, несколько угловато-обиженную спину, которой Бруснецов не придал привычного положения за лицом и голосом он следил постоянно, а вот про спину забыл. «Не обижайся, старпом, подумал Ковалев нехотя. Я и сам еще не все хорошо продумал. Но если они заметили в океане одиночный корабль, ну хотя бы с того пассажирского самолета, и не спешат нарушить его одиночество, значит, им почему-то не хочется этого делать. Допустим, мы на ложном пути, и они это понимают. Значит, мы не лодку ищем. Тогда что же мы здесь делаем? Ковалев, хорошенько подумай. Слышь, Ковалев? Ну-ка поставь себя на место супостата. Ведь это же интересно, черт возьми, узнать, за каким дьяволом военный корабль обрек себя на одиночество в океане? Интересно или нет? Вообще-то интересно...»