Бруснецов вышел от командира, едва не зацепив за комингс, что считалось не только дурным тоном, но и плохой приметой, для очищения души хорошо выругался, разумеется про себя, и подумал: «Ну я ж вас, голуби... Меня, словно мальчишку, за уши? Ну не-ет, голуби, завтра вы забудете, как ходят пешком по трапу!»
Назавтра с утра к борту «Гангута» он стоял кормой к стенке начали подходить машины с продуктами, шкиперским и боцманским имуществом, обмундированием, словом, тыловые власти свое дело знали туго, но еще глубже их познания были в человеческой психологии. Для них не было секрета, что командующий отличался крутым нравом и своих слов на ветер не бросал.
Акустики в этот день по плану старпома грузили продукты, а проще говоря, закатывали на шкафут бочки с сельдью, капустой, солеными огурцами и помидорами, волокли кули, мешки, ящики. Скрипели лебедки, слышались команды: «Вира помалу... Вира! Да куда же ты майнаешь?» Верхняя палуба напоминала растревоженный муравейник корабли, как и в прошлом веке, загружались в основном мускульной силой моряков. И дело было не в том, что разработчики не придумали особых механизмов, которые бы сами волокли эти кули и катили бочки, а в том, что устанавливать эти механизмы на военных кораблях было уже негде. Борьба за непотопляемость корабля диктовала конструкторам устройство палуб, горловин и люков таким образом, чтобы они не располагались один над другим, а шли как бы вразнобой, а между помещениями еще ставились водонепроницаемые переборки, в которых вообще не устраивалось никаких горловин. Поэтому устройство погрузочных транспортеров или элеваторов нарушало бы всю целостную систему, а это, в свою очередь, уже сопрягалось с риском ослабить непотопляемость самого корабля. К тому же и кости размять молодым людям, надевшим флотскую робу, в наш век всеобщей гиподинамии был невеликий грех.
Слышался скрип лебедки и голос Козлюка: «Вирай, вирай помалу», а в корабельных динамиках хрипел Высоцкий:
Под ногами, повизгивая, все время мельтешила рыжая собачонка, всем своим видом выражая восторг и даже удовольствие тем, что творилось на палубе. «Ну, конечно, сердито подумал Суханов, тебе хорошо восторгаться. Хочешь здесь помельтешишь, захочешь на берег сбегаешь». Собачонка эта Суханов вспомнил приблудилась к акустикам, и те почтительно величали ее Петром Федоровичем, хотя, судя по всему, была она сучкой.
Прозвенели колокола громкого боя, и вахтенный офицер снисходительно объявил:
Сделать перерыв.
Сразу наступила
такая тишина, что стало слышно, как за бортом ссорились, вскрикивая скрипучими голосами, чайки и тихонько посапывала труба ду́хи, видимо, гоняли на малых оборотах машину. А в динамиках уже не Высоцкий хрипел, а соловьем залетным разливалась Алла Пугачева:
Вместе со всеми он отправился на бак покурить.
Народу возле обреза для окурков собралось много, и Суханов еще издали услышал хохот, самозабвенный, до святой слезы, как говорится.
Офицеры с мичманами, видимо, разошлись покурить по каютам. Суханов не счел удобным продираться к обрезу, а стал возле борта, попыхивая сигаретой и все-таки пытаясь уловить, над чем расхохотались моряки, но от борта ничего не было видно и слышно. Суханов крепился-крепился, но любопытство тем не менее взяло верх, он подвинул плечом моряков, те, разглядев лейтенантские погоны, расступились, и Суханов увидел Рогова, опустившегося на корточки. Склонив голову набок и высунув длинный красный язык, напротив него сидел Петр Федорович.
Петр Федорович, а теперь изобрази, как наш лейтенант моряков жучит, приказал Рогов.
Пес нехотя встал на задние лапы, переступил, полуприкрыв глаза, посмотрел по сторонам и неожиданно залился свирепым басом:
Гам-гам-гам...
Получалось черт знает что: и смеяться вроде над собой не хотелось, и не смеяться, когда смеялись все, тоже получалось глупо, и Суханов покривил для приличия рот, а вокруг него и взвизгивали, и похрюкивали, и даже постанывали от удовольствия.
Петр Федорович поймал кусок сахару, похрустел им и облизнулся, преданно повиляв хвостом. Следовало бы уйти, но Суханов растерялся и, вместо того чтобы незаметно выйти из круга, еще подвинулся вперед. Ловцов уже заметил его и начал делать глазами Рогову, но тот ничего не понял.
А теперь, Петр Федорович, изобрази, как наш лейтенант со старпомом объясняется.
Петр Федорович опять поднялся на задние лапы, на этот раз он сделал это охотно, завилял хвостом и ласковой скороговоркой зачастил:
Тяв-тяв-тяв...
Суханов даже похолодел от обиды и машинально полез правой рукой за сигаретами в карман, хотя в левой дымилась только что прикуренная, потом опомнился, бросил сигарету в обрез и достал платок. Когда ему что-то не нравилось, он начинал вытирать руки. Было бы великим благом сделать вид, что он ничего не понял мало ли лейтенантов на корабле и вообще на флоте, даже, наверное, следовало бы изобразить улыбку, дескать, вот ведь фокусники какие, вам бы, товарищи хорошие, не кули с солью таскать, а на манеже выступать, но вместо этого он набычился и глухо сказал: