его.
Не, ничего, скромно сказал Козлюк. Он был сыном своего века и понимал, что запасец дело верное, а понадобится он или не понадобится это уже вопрос пятый. В самый раз.
Ты что решил всю бригаду перекрасить?
Козлюк неопределенно пошевелил бровями и начал внимательнейшим образом изучать копию знаменитой шишкинокой картины «Утро в сосновом бору», водруженную на переборку старпомовокой каюты еще строителями.
Бруснецов вычеркнул ровно половину того, что запрашивал Козлюк, и велел отнести заявку писарям, чтобы те перепечатали на машинке.
Козлюк сделал оскорбленное лицо, молча вышел из каюты, даже не попросив разрешения дескать, так он обиделся, а в коридоре просиял. «На-ко, подумал он, выкуси! Да мне теперь этой краски хватит до второго пришествия. О втором пришествии Козлюк тоже слышал от деревенских бабок, и хотя сам в него не верил, но при случае авторитетно ссылался на него, тоже следуя духу времени. А вообще-то я теперь на эту краску выменяю на «Полтаве» бухту манильского троса. Вот так-то, товарищ старший помощник».
Но на этом дело у главного боцмана не закончилось. Когда перед обедом на борт «Гангута» поднялись офицеры тыла, чтобы на месте все утрясти и согласовать приказ командующего уже вступил в силу, и тыловые органы, зачастую неповоротливые и по-чиновничьи скупые, стали и разворотливы, и покладисты, и начали просматривать заявки, то на первой же споткнулись и достали карманные компьютеры.
Это куда же вам понадобилось столько краски? строго спросили они Козлюка.
Нет, все-таки главный боцман «Гангута» был сыном своего века. Он скромно потупился и еще более скромным голосом спросил:
А приказ командующего это вам что?
Тыловики тоже родились не в девятнадцатом веке, и от подписанной уже старпомом заявки осталась только треть. Козлюк ударил себя кулаком в грудь, сказав, что будет жаловаться. Ему невозмутимо ответили: «Хоть господу богу». Но даже и он не рассчитывал на такую щедрость. Поход, видимо, и на самом деле предстоял не шутейный.
Так начался на «Гангуте» аврал. Все службы старались запастись впрок всем, что плохо лежало под рукой у тыловиков, понимая, что манна небесная подсыпается с небушка не чаще одного раза в десятилетие. Впрочем, ракетчики, артиллеристы, торпедисты, минеры лишка никогда не запрашивали и не запасались на многие годы: «Гангут» мог принять ракет ровно столько, сколько было определено штатным расписанием, и лишних глубинных бомб ему ставить было некуда.
Командующий, получив «добро» Главкома начать одиночное плаванье, долго колебался, кого ему послать «Гангут», «Полтаву», а может, «Азов», но в том, что уйти в океан должен был один из этих кораблей, у него не было ни малейшего сомнения. По всей вероятности, Ковалеву он симпатизировал больше других командиров впрочем, в этом он даже сам себе признавался не очень охотно; причиной тут мог быть и праздник, случившийся на «Гангуте», и он, побывав на корабле и найдя его внешний вид в прекрасном состоянии, сделал свой выбор на нем. А возможно, причина еще крылась и в том, что службу свою командующий начинал на линкоре «Октябрьская революция», который при закладке на стапеле как раз и назывался «Гангут». Тут ничто ничему не противоречило, сходилось, как говорится, в одну точку, и это схождение словно бы составило роковую необходимость.
Ковалев сразу и в полной мере осознал, что это самой судьбе вольно было ниспослать ему такое задание, о каком не помышляли даже самые опытные командиры, исчисляя свой опыт несения боевой службы уже не месяцами, а годами, но опять-таки, как говорится, не родись красивой, а родись счастливой. Впрочем, счастье это было особого рода: оно всецело зависело от самого Ковалева. Войдет «Гангут» в контакт с супостатом один коленкор, не войдет, не обнаружит и тонны мазута окажутся понапрасну развеянными над синими водами Мирового океана.
В школе по старинке ученикам еще вдалбливали в головы, что сушу омывают четыре океана: Тихий, или Великий, Индийский, Атлантический и Северный Ледовитый, а на картах, которыми пользовались военные моряки, океан был единым Мировым, и в этом был величайший философский, национальный, исторический, социальный, экономический и политический смысл. Мировой океан принадлежал всем и каждому живущему на Земле.
В
любое другое время Суханов с радостью бы принял под свое державное начало этот самый Мировой океан, но сейчас он ни с какой стороны ему был не нужен. Будь его воля, он повременил бы с походом, но воли его не было и быть, к сожалению, не могло, а была только воля командира «Гангута», как казалось Суханову, и этой воле подчинялись все, поименованные в штатном расписании. Над этой волей стояла другая воля командующего, над волей командующего чувствовалась еще одна воля, и эти воли, сложенные в пирамиду, зависели одна от другой, как звенья одной цепи, в которой верхняя воля казалась главенствующей, но только в том случае, если все последующие звенья на своих местах тоже были главенствующими.
Суханову в этот день не было дела ни до самой цепи, ни до ее звеньев. Его желания и намерения были просты и ясны, как дважды два четыре: он должен был во что бы то ни стало повидаться с Наташей Павловной, и не где-нибудь на улице или даже в музыкальной школе, а только в доме возле Аниного камня в этом-то как раз и был весь смысл, но уж раз Суханову не было никакого дела ни до цепи с ее звеньями, ни до Мирового океана, то и Ковалеву, запретившему сход на берег, не было никакого дела до всех сухановских «смыслов».