На флаг, гюйс, флаги расцвечивания смирно!
С этой-то самой минуты праздник на «Гангуте» и принял свое подобающее положение, а духовой оркестр только раздвинул его границы, как бы пригласив в свидетели и другие корабли, стоявшие у пирсов и на внутреннем рейде. Тотчас же начали съезжаться гости, которых у парадного трапа встречали дежурный и вахтенный офицеры, а если гость представлял собой высокое начальство, то на ют спускались старпом с замполитом, а в редких случаях и сам командир. Ритуал не был изобретением «Гангута», он складывался веками, и гангутцам теперь следовало в точности исполнять его предписания: такому-то встречать такого-то, такому-то стоять там-то. Все было выверено предельно, как в часовом механизме, и никакой самодеятельности не допускалось.
Ближе к десяти прибыли городские власти, несмотря на ожидающуюся жару все в фетровых шляпах, чтобы было к чему приложить руку, приветствуя флаг. Как только они поднялись на борт и командир с замполитом и старпомом представились им, шляпы были тотчас же сняты, и рассыльный, сложив их одна в одну, как стаканы, отнес на вешалку в кают-компанию: почетных гостей после соревнований следовало накормить флотским обедом.
Шлюпочные гонки а, собственно, с них и хотели начать праздник должны были начаться ровно в десять часов, но с берега поступил семафор, что на борт прибудет командующий, и все на «Гангуте» пришло в приятное волнение. Даже городские власти словно бы подобрались, хотя для них-то командующий был, по сути дела, своим человеком, с которым они за неделю встречались по нескольку раз: город обеспечивал корабли, корабли помогали городу, но одно дело встречаться в тиши кабинетов, и совсем другое ожидать его на корабле.
Едва из штаба сообщили, что машина командующего отошла от подъезда, Ковалев тотчас же приказал играть большой сбор. Шлюпочные команды, которые уже сидели на своих местах, тоже были подняты на борт. Ковалев снова обошел строй, придирчиво оглядывая каждого моряка и каждого офицера с мичманом. Белые ремни моряков и белые перчатки офицеров и мичманов прочерчивали
почти прямые линии, но чей-то вид Ковалеву все-таки не понравился, и он, не оборачиваясь, тихо сказал старпому:
Убрать...
И моряк тут же был отослан в низы швабрить коридор в кают-компанию, который и без того был не то что прибран, а прямо-таки вылизан до лакового блеска.
Сигнальщик доложил, что катер командующего отошел от Царской пристани, и тогда Ковалев ликующим голосом, немного приподнимаясь на цыпочки и откинув голову, взорвал тишину:
Равняйсь! Смирно! Для встречи... слушай на краул!
Офицеры с мичманами вскинули белые перчатки к черным козырькам, и оркестр грянул встречный марш. Суханов со своей командой стоял на правом борту и хорошо видел, как командующий ступил на трап, шагнул и раз, и другой, и только тогда поднял в приветствии руку, но не приставил ее к виску, как все офицеры, а держал немного на отлете. Все в командующем нравилось Суханову, и сам он понемногу стал себе нравиться. Он верил в свою звезду и знал, что сегодня они выиграют гонку: Ловцов с Роговым оказались на редкость сильными загребными, а Ветошкин неплохо чувствовал парус, и тогда все неприятности, которые последний месяц валились на него, отпадут сами по себе.
Суханов следил восторженным взглядом за командующим, за тем, как он легко ступил на верхнюю площадку трапа и прижал откинутую руку к виску, приветствуя флаг, как переступил на борт и тут же руку снова опустил на уровень плеча, как подчеркнуто строго выслушал командира, как... словом, подмечал те неуловимые мелочи, которые никогда бы в другой обстановке не бросились в глаза. «Как все-таки это хорошо, думал Суханов, что старпом сперва сам согласился, а потом и командира уговорил устроить шлюпочные гонки. Это теперь такая редкость, что даже командующий пожаловал на корабль. А между прочим, кто все придумал?» кокетливо спросил он себя. К счастью, Суханов не знал, что командующий ни о каких гонках и понятия не имел и на «Гангут» прибыл совсем по другому поводу.
Командующий был моложав и подтянут говорили, что каждый день он проплывал не менее трех километров, но когда он подошел ближе к строю, Суханов заметил возле глаз у него густую паутину морщинок, которые заметно старили все лицо, а сами глаза казались утомленными и больными. Наконец командующий остановился возле кормового среза.
Здравствуйте, гангутцы!
И сотни молодых глоток, не жалея голосовых связок, выждав только паузу в три секунды, слаженно прокричали:
Здравия желаем, товарищ...
После церемонии представления и пожатия рук последовала команда «Разойдись», и когда грохот, вызываемый матросскими коваными ботинками, скатился в низы, раздалась другая:
Командам шлюпок в шлюпки!
Все дальнейшее Суханов помнил плохо, оно складывалось помимо его воли, потому что в те минуты фактически не он командовал, иначе говоря, управлял, а им управляли, и он только выполнял эту высшую волю, машинально повторяя:
Быстрее, братцы, быстрее...
После того как гребцы с Ветошкиным уселись на своих местах и он подал команду: «Уключины вставить, весла разобрать», все стало настолько осязаемо, что он видел и слышал то, что, казалось бы, ни видеть, ни слышать не мог. Он даже был уверен, что, наблюдая за действиями его шлюпки, командующий будто бы сказал командиру: «Молодцы», хотя командующий в эту минуту разговаривал с секретарем горкома партии и в сторону шлюпок не смотрел.