Обеспечивающим офицерам и мичманам построиться на юте.
Обеспечивающим от их боевой части сегодня был Ветошкин это Суханов помнил, а на построении обеспечивающих обычно присутствовал старпом, и, значит, предпринимать, по сути дела, стало нечего: Ветошкин был занят, Ловцов еще спал.
«Теперь переживай из-за какого-то оболтуса, в сердцах подумал Суханов. На берег не могут сойти по-человечески. Черт знает что творится».
Он сходил в душ, побрился, переоделся во все чистое, и пока он все это делал, не торопясь, с чувством собственного достоинства, его неожиданно осенила довольно любопытная мысль. На воскресенье назначался корабельный праздник: перетягивание каната, массовый заплыв, то да се, трали-вали, может, еще и шлюпочные гонки устроят. Это пришлось бы кстати. В училище Суханов был и загребным, и на руле сидел, их шлюпка частенько брала призы, так почему бы теперь не воспользоваться этим шансом, который сам давался в руки: выиграй они гонки, и Ловцову, скажем, можно было бы предоставить внеочередной отпуск с выездом на родину, и Силакову лычку старшего матроса, ну и Рогову чего-нибудь... Если бы Суханов знал отношения, сложившиеся в его кубрике, он никогда бы не поставил Силакова прежде Рогова, но это уже были тонкости, в которые вдаваться в то утро у него просто не было времени.
На утреннем докладе Ветошкин как бы между делом сказал, что вчера прибегал с берега Силаков и он, Ветошкин, по поручению старпома ходил в комендатуру выручать Ловцова, а так как он, Ветошкин, с помощником коменданта живет на одной лестничной площадке, то Ловцов не только не угодил в утренний доклад начальнику гарнизона, но о нем даже не было доложено коменданту. Словом, инцидент с Ловцовым можно считать исчерпанным.
У него, должно быть, с матерью дело швах, вот парня и занесло, сказал Ветошкин. Может, не стоит его особенно шпынять?
Я в это дело встревать не буду, вы уж сами, своей властью... Только вот как быть со старпомом? Его-то с какой стороны примазали?
Ветошкин благоразумно пропустил последние слова Суханова мимо ушей.
Ну и лады, сказал он, весьма довольный таким оборотом дела: он старался держать Суханова на расстоянии от моряков, так, на всякий случай.
За утренним чаем субординация во время чаепития соблюдалась с некоторым послаблением Суханов обратился к Бруснецову:
Товарищ капитан третьего ранга, а что, не будет ли на нашем празднике шлюпочных гонок?
Бруснецов глянул на Суханова с недоверием, дескать, а этому-то, малахольному, что еще потребовалось, но сам он принадлежал к той школе, которая считала шлюпку основой основ моряцкого дела, и не просто шлюпку, а шестивесельный ял, поэтому спросил с любопытством:
А, собственно, что вас волнует?
Видите ли, товарищ капитан третьего ранга, в училище я был неплохим загребным, а потом старшиной шлюпки, которая без хвастовства брала призы. Считалось, что я и неплохой парусник.
«Да уж считайте», подумал Бруснецов, но сама мысль о шлюпочных
гонках его заинтриговала, и он сказал:
Хорошо, я подумаю.
На «Гангуте» числились всего две шестерки, а две это всего лишь две, тут уж, как говорится, не до жиру, быть бы живу, впрочем, на эскадре кроме «Гангута» были еще и «Полтава», и «Азов», и еще кое-кто; если бы у них занять эти самые ялы, правда, с разрешения командования, тогда что ж... Праздник мог бы получиться вполне приличный. А то сколько можно канат тягать туда-сюда!
Ковалев сперва поморщился, выслушав старпома, надо идти к командиру бригады, потом к командиру эскадры, мороки не оберешься, но и он после недолгого раздумья согласился, сходил куда надо, кому надо доложил, и после обеда «Гангут» вышел на внутренний рейд, и под его выстрел стали восемь шестерок со всем припасом и рангоутом. В тот же день были утверждены команды шлюпок, и вечером внутренний рейд огласили молодцевато-унылые команды:
Два-а раз, два-а раз... Навались!
А тем временем «Гангут» чистился, подкрашивался, мылся, принимая достойный праздничный вид, хотя все то же самое он проделал неделю назад, но тогда это было приказание сверху, за которым следовал смотр. Та работа в своем роде была лишена радостного азарта, что ли, теперь же ожидали не смотр, после которого можно было схлопотать большой флотский фитиль, а гостей, в том числе редких девиц из заводской самодеятельности, и моряки старались один перед другим, не желая ударить лицом в грязь.
День рождения корабля нечто совсем особенное, выходящее из общего ряда. Скажем, День Военно-Морского Флота это праздник для всех, гуляй не хочу, а день подъема военно-морского флага собственно, это и есть день рождения принадлежал только «Гангуту», только «Полтаве» или только «Азову», и никому больше другому: «Гангут» гуляет, а все прочие извините подвиньтесь.
Командование расщедрилось и прислало с утра на «Гангут» оркестр своего у «Гангута» не было. Трубачи устроились на вертолетной площадке, куда подвели микрофоны, ухнули барабаны, звякнули тарелки, и над рейдом от корабля к кораблю поплыл старинный марш «Морской король». Но еще до этого, в восемь утра, на «Гангуте» был большой сбор, на который моряки вышли в форменках и белых брюках, а офицеры и мичмана по этому поводу достали из шкафов белые тужурки, и вахтенный офицер, после того как Ковалев, легонько придерживая левой рукой кортик, а правую держа у виска, обошел строй сперва по правому борту, а потом и по левому, церемонно подал руку Бруснецову, с которым уже сегодня виделся и обо всем договорился, и занял свое место среди старших офицеров, вибрирующим от волнения голосом подал команду: