Шея у Бруснецова стала раздуваться и багроветь.
Не понимаю вас. Боюсь, что и никто вас не поймет: без году неделя на корабле и такие пассажи. Правьте службу, лейтенант.
Товарищ капитан третьего ранга...
По-моему, я предельно ясно выражаюсь: правьте службу. И смойте с себя эту французскую гадость. Вахтенная служба это не парикмахерский салон, провонявший цветочным одеколоном. Идите, лейтенант.
Есть. Суханов вскинул руку к козырьку, повернулся, словно бы со скрипом, и побрел на шкафут, плохо, в общем-то, соображая, куда идти и что теперь делать: складывалось все хорошо, да, к сожалению, не сложилось, и все из-за старпома, будь он неладен. К Суханову заглянул Блинов, присвистнул:
Маэстро, а вы, замечу, в разобранном виде.
Мне с девятнадцати на вахту. Чистоплюй удружил.
Чистоплюй это серьезно. Что передать любимому городу?
Может спать спокойно... И видеть сны. И зеленеть в самом начале распрекрасной осени.
В девятнадцать ноль-ноль, выслушав сменяющегося вахтенного офицера: «Командир на борту, замполит на борту, старпом на борту, увольняющиеся на берег построены на
юте, вахту сдал», Суханов натянул на руку повязку и сказал погрустневшим голосом:
Вахту принял.
Ушли увольняющиеся на берег матросы со старшинами, за ними начали сходить офицеры с мичманами. Последним из тех, кому сегодня пофартило провести вечер на берегу, покинул корабль Ковалев. До трапа его провожали старпом с дежурным офицером и Суханов вахтенный офицер.
В случае нужды, сказал Ковалев, я дома.
Дальше все пошло по чину. «Смирно!» Ковалев вскинул руку к козырьку, ступил на трап, и когда дошел до середины, послышалась команда «Вольно».
Бруснецов глянул на Суханова, хотел, кажется, что-то сказать, но не сказал и, не торопясь, правым бортом проследовал в надстройку, где у него была каюта.
«А может, хорошо, что все так получилось, с грустью подумал Суханов. Может, так и надо. Может, это я просто муть напустил, как каракатица. Может, и не было ничего...»
Суханов побродил по юту как неприкаянный, зашел в рубку вахтенного офицера, посмотрел на часы, но событий, в общем-то, никаких не происходило, и записывать в журнал практически было нечего. Он снова зашагал к трапу, словно бы придумал себе дело, и ему все казалось, что он по воле старпома утратил тревожное и радостное ощущение жизни, неожиданно обретенное им после неудачи с лодкой. «Это же надо так, опять подумал он, я упал, поднялся было, а Чистоплюй снова подставил ножку».
Ему было даже невдомек, что он еще ничего не обрел, а значит, и терять ему было нечего, а тревожно-радостное чувство, внезапно вспыхнувшее, таилось в нем самом, и оно долго еще будет появляться, исчезать и снова появляться, как доброе знамение. «Боже! обращался он к своему неопознанному богу. Почему так все нелепо получилось? Почему судьба одного человека должна зависеть от прихотей другого человека? И почему мы не всегда понимаем один другого? Ведь это так просто: один сказал, а другой все понял...»
Всю вахту он как бы метался от надежд к сомнениям: дойдет до трапа появятся надежды, вернется к рубке опять начнет сомневаться, десять шагов затеплится огонек, еще десять шагов огонек исчез. «Она же не поверит теперь мне! почти кричал он возле рубки. Но ведь я же ни в чем не виноват», говорил он себе возле трапа.
С надстройки его окликнул Бруснецов.
Вахтенный офицер, что вы мечетесь, как маятник?
По всем человеческим канонам следовало бы ответить: «Виноват, товарищ старший помощник, места себе не нахожу» и это было бы горькой правдой, в которую Бруснецов просто-напросто не поверил бы. Место вахтенному офицеру на якорной стоянке жестко определено корабельным регламентом: ют, шкафут правого борта, в некоторых случаях рубка, а мельтешить должны другие, скажем, рассыльный, вахтенный на баке, мало ли молодых и шустрых с красно-белой повязкой на левой руке.
Подняв голову, Суханов сказал снизу вверх:
Промеряю расстояние, на которое следовало бы выпускать выносную гидроакустическую станцию, чтобы на ней не отражались собственные помехи.
«Врет как сивый мерин, подумал Бруснецов с восхищением. Он не знал, как умеет врать сивый мерин, по, видимо, здорово, если уж старики сложили про него поговорку. Однако находчив. Может, со временем и получится грамотный офицер», и тоже сказал не то, о чем думал:
Потом промерите. А пока правьте вахтенную службу. Увольняющиеся уже начали возвращаться?
Никак нет.
Ну и правильно, сказал Бруснецов. Сегодня не погода, а чистая благодать. И опять подумал: «Благодать-то уже на исходе, а я так ни разу по-настоящему и не выкупался. Ох, маета наша. А Суханов-то, хлюст, однако. Палец совать ему в рот, пожалуй, надо повременить...» Начнут подходить первые увольняющиеся дайте мне знать.
Докладывать старпому Суханову не пришлось, его сменили в двадцать три ноль-ноль: «Командир на берегу, замполит там же, прости, господи, старпом присутствует. Товарищей офицеров съехало (сходили-то они пешочком) столько-то, мичманов столько-то, старшин и матросов столько-то... Корабль стоит на двух якорях. Миленький, принимай вахту, истомился душой и телом».