Да уж плесну...
Вечер тихо прокрадывался в сад, исчезли со стола ржавые кружева, смолкли птицы, и на бугре за домом зазвенели цикады. Неподалеку, в городе, сложенном из белых камней, сейчас на улицах было много нарядного народу, и в гавани на кораблях играла музыка, и сам город в этой музыке казался большим кораблем, а тут было тихо, и жара уже спала, только от прокаленной земли еще тянуло теплом.
Иван Сергеевич снова и снова перебирал струны, не зная, на какой песне остановиться, наконец полилась музыка, и он запел, подыгрывая себе:
Еще, еще... а у нее получалось: «исё, исё...»
Но «еще» все-таки не получилось Наташа Павловна повела ее спать, хотя и знала, что та долго не уснет встала днем поздно, и Катеришка, заплетаясь ножонками, все спрашивала:
А папа исё в море?
В море, лапушка, в море...
Вечер окончательно надвинулся, потемнело вокруг все, и зажглись звезды, округлые и тяжелые, словно отлитые из желтого металла. Потом и луна взошла, голубым светом выстилая дорожку на горбатой ряби. Мария Семеновна с Иваном Сергеевичем ушли к морю. Наташа Павловна легла грудью на подоконник, мельком, почти украдкой, подумала: «Господи, что-то будет».
Они вышли из школы вместе подругу ее звали Мила Васильевна, и была она молодящейся тридцатилетней особой и, прежде чем идти на паром, забрели в кафе выпить там по чашечке кофе.
Знаешь, Наташка, сказала Мила Васильевна, помешивая ложечкой в чашке. Она недавно развелась и теперь кляла всех мужиков на свете, считая их по натуре кобелинами. Надо смотреть на вещи просто до циничности: медицинский вариант, и никаких забот. Стирать носки, а потом получать плевки в душу ну нет.
Иногда ведь и любить хочется.
Сентиментальность в наше время это, мать, пошлость. Сегодня хочется любви, завтра ее
уже не хочется.
Они заказали еще по чашечке кофе, и Наташа Павловна неожиданно сказала, поправив прическу:
Ты езжай одна. А я скатаю домой, девушку свою проведаю, а потом примчусь.
Однако ты, Наталья, даешь, грубовато сказала Мила Васильевна, но отговаривать ее не стала, и они разбежались: Мила Васильевна опустилась к парому, а Наташа Павловна села в троллейбус, который в гору поплелся по-стариковски, кряхтя и припадая набок.
Дома она переоделась в светлое платье, зауженное книзу, и это только подчеркивало стройность ее ног. Она знала, что платье шло ей, и последнее время почти не надевала его.
О господи, подумала она вслух, поправляя перед зеркалом прическу. Зачем все это? Но занятия своего не оставила.
В дверь стукнули, и вошла Мария Семеновна.
Голубушка, ты опять уходишь?
Наташа Павловна опустила руки, став сразу виноватой и блеклой.
Вам будет очень неприятно, если он придет?
Голубушка, мы с дедом хотим, чтобы тебе было хорошо.
Наташа Павловна погладила ее по плечу, припала к нему щекой, украдкой улыбнулась.
Мария Семеновна прикрыла за собою дверь поплотнее, как бы говоря тем самым, что никто больше не потревожит Наташу Павловну, и Наташе Павловне сразу расхотелось прибирать себя. Она присела на краешек подвернувшегося стула, сложила, словно школьница, на коленях руки.
О господи...
Ты чего там в молчанку играешь? Вахтенный офицер.
Привет, вахтенный офицер. Суханов.
Голубь, велено известить, что с девятнадцати ноль-ноль заступаешь на вахту. Вопросы есть?
Какому умнику пришло в голову? Я же недавно стоял.
Умник этот старпом Бруснецов. Еще вопросы есть?
Но мне позарез сегодня надо быть на берегу.
Проще простого. Ищешь себе подмену, идешь к старпому и гуляй себе.
Спасибо, сказал Суханов и положил трубку. Спасибо-то, конечно, спасибо, только какой дурак согласится сидеть в такую роскошную погоду на корабле, и не просто сидеть, а стоять вахту. Суханов тем не менее начал названивать по каютам: в первой получил вежливый отказ, во второй уже ехидный, а в третьей уговорил такого же зеленого лейтенанта порадеть за товарища, словом, старики опять оказались правы: мир еще был не без добрых людей.
Суханов побрился, плеснул себе на щеки одеколончику, пошлепал их ладонями и отправился к старпому. В каюте того не оказалось, спросил у одного, у другого и скоро нашел его на полубаке, где он с Козлюком проверял стопора на якорь-цепи. Бруснецов вообще не умел сидеть без дела и бездельников не терпел, гонял их своей властью, а власть у старпома была большая. Суханов улучил минутку, когда Бруснецов отошел к борту.
Товарищ капитан третьего ранга, разрешите обратиться.
Обращайтесь, сказал Бруснецов милостиво, потянул носом и заулыбался. Похвально, опять сказал он потеплевшим голосом. Похвально, что молодые лейтенанты собираются на вахту, как на свидание. Французский? спросил он, имея в виду одеколон.
Так точно.
Чувствуется... Ну что у вас?
Мне требуется сойти на берег, товарищ капитан третьего ранга.
Никаких вопросов. Отстоите свои часы и милости прошу.
Но мне надо быть на берегу именно в эти часы. Разрешите подмениться. Лейтенант Махоркин согласился постоять за меня это время.