Тут и с ума сойдешь, неожиданно проворчал Ветошкин, видимо, его мысли стали совпадать с мыслями Суханова.
Ничего, мичман, сказал он. У нас нервишки крепкие выдюжим.
Выдюжить, может, и выдюжим куда ж деваться, согласился Ветошкин. Только ждать да догонять хуже некуда.
Пришла сухановская смена Рогов с Силаковым, одни поднялись со своих мест («вахту сдал»), другие сели за «пианино» («вахту принял»), начали приноравливаться, и, пока шел пересменок, Суханову опять почудилось, будто кто-то пошевелился.
Опять, угрюмо сказал Ветошкин. Долгонько нынче колготится.
Мы им потом припомним, сварливо, как старый свекр, буркнул Суханов. Меня за них уже привидением стали звать.
Так и нас тоже, товарищ лейтенант, весело сказал Рогов. Моряки на юте. А привидения это даже хорошо.
Суханов поерзал на стуле, поколебался еще маленько, потом все-таки потянулся за микрофоном.
Ходовой, акустический пост. Возможное появление цели по пеленгу...
На мостике выразительно помолчали.
Возможно появление кого?
Суханов замялся: в любом случае он попадал в глупейшее положение.
Не берусь классифицировать, товарищ командир.
«Не берешься, подумал Ковалев, так и докладывать нечего», но сказал подчеркнуто вежливо, и от этой вежливости на Суханова потянуло хорошим командирским холодком:
Добро, Суханов. Продолжайте наблюдение.
Суханов отключил связь, глянул на Ветошкина тот хохотал, беззвучно тряся головой, молча погрозил кулаком, потом все же сказал:
В следующий раз ты будешь докладывать.
Мне в вашем присутствии, товарищ лейтенант, не положено, перестав смеяться, заметил Ветошкин. Я человек махонький. Мне велено больше помалкивать. Я ведь, положим...
Положить Ветошкин ничего не успел его перебил Рогов:
Тише вы лариска...
Суханов с Ветошкиным невольно обернулись, и Суханов встретился с глазами лариски. Она сидела на трубе, свесив длинный голый хвост, который вызвал у Суханова омерзение. Лариска была большая, рыжая, она не мигая глядела на Суханова, и глаза ее, казалось, фосфорически поблескивали.
Кыш, ты! закричал Суханов, цепенея от ужаса, но лариска даже не пошевелилась, и хвост ее продолжал свисать безжизненно, словно толстый ботиночный шнурок, который забыли на трубе. Он пошарил глазами, пытаясь отыскать что-нибудь тяжелое, чем бы можно было запустить в лариску, но, как на грех, под рукой ничего не оказалось, а Ветошкин тем временем тихонько снял сандалету и, не целясь, запустил ее в угол. Лариска пискнула, шмякнулась на палубу и проявила такую прыть, что никто даже не успел заметить, куда она шмыгнула.
Вот вам и привидения, смущенно сказал Суханов. Ему стало стыдно своего минутного ужаса, который, должно быть, заметили
и Ветошкин и Рогов, и он стал соображать, как бы это ему половчее выйти из этого, в общем-то, не очень уж и ловкого положения.
Такую образину впервые вижу, пробормотал Ветошкин. У меня даже душа в пятки ушла. Надо бы у боцманюги ружьишко попросить. Да ведь не даст. Он мне теперь ничего не даст. Он, черт, злопамятный.
А ты тоже сообразил боцмана купать, невольно переходя на «ты», сказал Суханов.
Пускай не дает, меланхолически промолвил Ветошкин. Мы капканы расставим и отравы насыплем. Верно, Рогов?
Вони не оберешься, товарищ мичман.
Ну так не будем сыпать отраву. Капканы поставим, а в капканы сальца положим. На сальцо-то она хе-хе небось позарится. Как думаешь, Рогов, позарится?
Пожалуй, позарится, товарищ мичман.
«Вот это опростоволосился, подумал Суханов, пожалев себя, будто кого-то другого. Как же это я? Да ведь мне теперь прохода не дадут. Он покрутил головой. Так и надо. Та-ак и надо. Та-ак и на-а-адо...»
Суханов, неожиданно позвал в динамике голос командира, как обстановка?
Суханову захотелось подняться, вытянуть руки по швам и громко доложить, что обстановка нормальная, потому что никаких привидений не было, а в спину ему все время глядела лариска, гипнотизируя его, но вместо этого Суханов угрюмо промямлил:
Горизонт чист, товарищ командир.
Ну да, ну да, сказал командир, и голос его в динамике пропал.
Я сам попрошу у боцмана ружье, сердито сказал Суханов. И сам пристрелю ее, если вы тут все такие нерасторопные.
Это конечно, степенно согласился Ветошкин. Только и вам теперь боцманюга не даст.
Ох, мичман, лучше бы ты там сам искупался. Ведь надо быть таким, хм... чтобы испортить отношения с главным боцманом.
Он нашу собачку загубил? Загубил. Что мы теперь Ловцову скажем?
А ты, оказывается, мичман, тоже злопамятный.
Не, я не злопамятный, сказал Ветошкин. Я правдолюбец.
Суханову послышалось, будто опять кто-то шевельнулся, он вздрогнул: лариска сидела в том же углу и двигала усами.
Суханов вобрал голову в плечи и даже сжал кулаки: «Ну, сволочь, да я ж тебя... Да ты ж у меня...» Рогов передал ему якорь от старого моторчика, на котором они меняли обмотку, Суханов прицелился в угол, но лариски там уже не было.
Позвольте, я схожу к боцману, попросился Ветошкин. Может, и выпрошу.
На коленях вымаливай. Скажи, что мы все поумнели.
Так и скажу, пообещал Ветошкин.
Суханов поглядел на часы, подсчитал: «До точки вертолету лететь около часа, столько же на возвращение, может, чуть побольше. Значит, он уже в точке... Минут уже десять слушает. Еще минут тридцать сорок. Не густо...»