Суханов возразил, как бы предвидя этот вопрос:
Если бы они работали в активном режиме, тогда бы мы услышали удар звуковой волны по корпусу. А так словно бы кто-то начинает шевелиться и все.
Зазвонов даже как будто бы обрадовался:
Вот-вот... Я старался классифицировать это подобие шума, а оно исчезает, словно призрак. Но ведь о призраках у нас не принято докладывать, а? Или я, может, чего-то не понимаю?
Да, печально сказал Суханов, по-моему, мы сами становимся призраком, как тот летучий голландец.
Зазвонов заметно повеселел.
Не развивайте дальше свои мысли. Они могут увести вас очень далеко. У нас говорят: «Не улетай, родной, не улетай». Давайте лучше согласимся, хотя бы для себя, что лодка здесь наличествует и успевает услышать нас раньше, чем мы ее. С ее скоростью и способностью проваливаться ей ничего не стоит уходить от нас.
Может, доложим командиру?
Простите, а что мы ему доложим? Что лодка здесь присутствует? Так он и без нас об этом осведомлен. Что в мире полно призраков? Так ведь с призраками шутки плохи. Потерпим до завтра. Проработаем до конца нашу версию, и тогда уже в любом случае придется докладывать. Возможно, после этого он прикажет Грохольскому обследовать нас. Зазвонов хохотнул и даже потер от удовольствия руки. Но тут уж, как говорится, искусство требует жертв.
Зазвонов отправился к командиру на мостик, а Суханов спустился к себе в пост. Ветошкин ждал его.
Ну? встретил он Суханова вопросом.
А что ну? Он тоже говорит, будто кто-то смотрит ему в затылок.
Тогда ничего, сказал Ветошкин. А я-то думал, что у нас шарики закрутились не в ту сторону или лариска завелась. Она, подлая, любит вот так же в затылок смотреть.
Тут уж и не знаешь, что лучше лариски или лодка.
Ветошкин хотел было сказать, что не следовало бы тогда отпускать Ловцова с таким-то слухом он быстро бы классифицировал, но это напоминание могло пойти в перебор, и мичман промолчал. Суханов же не стал вдаваться в такие тонкости и сказал сам:
Наверное, на самом деле не следовало отпускать Ловцова.
И Ветошкину вдруг захотелось побольнее ударить Суханова, сказав что-нибудь в том роде, что все мы умные задним числом, а думаем чаще всего тем, на чем следовало бы сидеть, и так же неожиданно понял, что делать этого не следует ни при какой погоде.
Ничего, товарищ лейтенант, сказал он, радуясь своей сообразительности, придет время сами склассифицируем, что надо.
Когда это время придет? едва не закричал Суханов. Когда, мичман?
Попомните меня она скоро совсем обнаглеет и зазевается. Тут-то мы ее и употребим.
Твоими бы устами... пробормотал Суханов.
Можно и моими, согласился Ветошкин. После того как с его соизволения выкупали Козлюка, он неизменно находился в приподнятом настроении. «В новогоднюю ночь боцманюгу прижал, та-ак, ликовал он, мысленно загибая палец. Теперь вот лейтенантик мордой о стол хлопнулся. Надо бы старших слушаться, товарищ лейтенант. (Под старшими он разумел себя.) Старшие, Юрий Сергеевич, плохого не присоветуют. Был бы сейчас в посту Ловцов, совсем бы другой коленкор получился».
и переодевшись во все чистое, он поднялся на ходовой мостик.
Ковалев уже забыл о своем обещании мало ли кто чего обещает в новогоднюю ночь! вопросительно поглядел на Козлюка и довольно дружелюбно спросил, хотя беседовать с Козлюком о покраске, концах, обвесах и прочем шкиперском имуществе ему в этот час не хотелось:
Дело есть ко мне?
Козлюк переступил с ноги на ногу.
За грамоткой велели приходить. Вот я и поднялся. Козлюк глянул на часы. Как раз вовремя.
За какой грамотой? машинально спросил Ковалев.
За той, что вы на юте обещали, когда купать меня велели. Козлюку прямо-таки необходимо было произнести эту фразу, потому что одно дело, когда командир велел, и совсем десятое, когда это повеление исходило от липового Деда Мороза-Ветошкина, который, как известно, первый шаромыжка на «Гангуте». Так что пришел вовремя.
А... сказал Ковалев и позвонил Сокольникову: У тебя грамотки готовы тем, которые на юте не получили? Заканчиваете? Ну хорошо. Он повернулся к Козлюку: Ступай к Сокольникову. Он тебе выпишет, чего надо.
Козлюк насупился, посопел носом и угрюмо сказал:
А говорили, что сами вручите по поручению. На мостике.
Мостик, боцман, не пьедестал почета, а главный командный пункт.
Это я понимаю, товарищ командир, сказал Козлюк. Только ведь не я пришел на мостик, а вы велели.
Что ты цепляешься ко всякому слову?
Козлюк хитренько улыбнулся:
У командира, товарищ командир, всяких слов не бывает. У командира если уж слово, то оно и слово.
Ух ты, только и сказал Ковалев, оглядел Козлюка с головы до пят: «Ну и фрукт» и снова позвонил Сокольникову: Пусть рассыльный принесет грамотку главного боцмана. Я ему на мостике вручу.
Так вы обещали не мне одному, ехидненько сказал Козлюк. Там, в коридоре, собрались все, которым на юте не хватило.
Ковалев нахмурился:
Много ли их там собралось?
Эх! сказал Козлюк ликующим голосом. А все пришли, которые купались. Должно быть, и те пришли, которым купели не досталось. Свет-то на юте был зеленый, так кто их там всех рассмотрел.