Идите, мичман, отдохните.
Может, лучше вы? Гляжу сморились.
Пойду, когда выйдет время, а вы идите... Хотя Суханов и отпускал Ветошкина отдыхать, ему, в общем-то, не хотелось, чтобы тот уходил за его спиной было уютно и надежно. Идите-идите, тем не менее сказал он. Вам и осталось всего ничего: час с небольшим.
Ветошкин тем не менее дождался моряка с чайником, в котором тот принес не воду из рефрижератора, а черный кофе.
Его сейчас во всех кубриках пьют, сказал он весело. Старпом велел, потому как обед готовить не будут.
А холодной воды что же не было? спросил Суханов.
Да я воду выплеснул. Кофе-то полезнее.
«Ну понятно», с неудовольствием подумал Суханов, но выпил кружку, выпил еще полкружки и сел за «пианино». Ему все еще верилось, что он а не Ветошкин услышит теперь тот единственный звук, как звон колокольчика в заснеженном ночном поле, могущий принести и радость, и огорчение, и восторг, и надежду. Они словно бы выходили на охотничью тропу, даже не заметив этого.
Чайник уже был пуст, а пить хотелось сильнее, и чем больше думалось о воде а думалось в сонной качающейся духотище о чем угодно, тем сильнее становилась жажда. Суханов искоса глянул на Рогова тот то и дело облизывал кирпично-красные, воспаленные губы, но помалкивал. Помалкивал и Силаков. Суханов тоже облизнул губы. «Можно, конечно, позвонить дневальному и попросить, чтобы принесли кофе или водицы, подумал Суханов. Водицы даже лучше. Ведь не выплеснул же он ее в гальюн. Но можно и кофе. Кофе тоже ничего. А может, не надо ничего? Ведь чем больше пьешь, тем больше пить хочется».
Товарищ лейтенант, может, позвоним в кубрик, чтоб водицы притаранили, попросил Рогов. Все внутри перегорело.
Ну-к что ж, помедлив, сказал Суханов. («А может, все-таки не надо, а?») Сейчас и позвоним. Он прошел к телефону, набрал номер кубрика акустиков. («А надо ли? Может, не надо, а? Ладно, пусть люди пьют, а я не буду».) Дневальный, вот что: пусть кто-нибудь принесет в пост воды или что там есть.
За бортом ухали волны и гвоздили так, что металл, казалось, прогибался. Наконец заработала вентиляция, но воздух в трубах нагрелся, и в посту стало еще жарче. Суханов не успевал утирать с лица пот, впрочем, и утирать стало нечем все платки были уже мокрыми.
Из кубрика опять принесли кофе Суханов даже не оглянулся, выдерживал характер, хотя Рогов и нацедил ему первому. Суханов только рукой махнул, дескать, погожу, а вы уж, братцы, пейте, благо сегодня по случаю шторма с кофе вышло послабление. Он и на часы не поглядел, страшась убедиться, что до смены оставалось еще долго. Затылок у него воспалился и стал тяжелым, а в висках застучали молоточки.
Все, сказал Силаков. Через десять минут сменяемся.
«Зачем он это сделал? сердясь на Силакова, подумал Суханов. Ну что б ему помолчать».
Сменимся, если там люди не легли, стараясь не выдать неожиданно возникшей неприязни к Силакову, глухо сказал Суханов. Мы-то хоть на киле.
Силаков вздохнул и промолчал, хоть и не согласился с доводом Суханова: там моряки не сидели в напряжении, даже могли и поваляться. «Вытянуться бы во весь рост, подумал Силаков. А еще лучше калачиком свернуться». Рогов больно ткнул его локтем в бок.
Не спи, Силак... Кажется, опять кто-то шевелится.
Да разве я сплю, сказал Силаков. Разве так спят...
Силаков зря беспокоился третья боевая смена пришла на вахту вовремя, и первая смена, в которую входили Суханов с Роговым и Силаков, тотчас уступила свои места за «пианино», Рогов с Силаковым выбрались в коридор, хватаясь за переборки, а Суханов еще задержался в посту. Делать ему тут стало нечего, но Суханов решил сегодня поступать наперекор себе: если ему хотелось пить, то он старался подольше не тянуть руку к кружке, а если клонило в сон и рот раздирала зевота, то он и в каюту не спешил, находя себе занятие в посту. Впрочем, в каюте после отъезда Блинова ему уже было скучновато: тот мог хоть забрести и развеселить, а теперь и зайти стало некому.
Но сколько ни «старайся» и сколько ни «не спеши», рано или поздно пришлось и к кружке потянуться, и подняться в каюту, наказав на всякий случай технику: «В случае чего...», хотя техник и так знал, что следует делать «в случае чего».
Бачок был полон приборщик на этот раз постарался, и Суханов почистил зубы, вымылся до пояса, хорошо растерся жестким полотенцем, присел на диван и только тогда почувствовал, что устал смертельно и хочет спать. Все еще болела голова, плохо слушались ноги, подгибаясь в коленях, но уже не мутило, голова работала
ясно, а на душе было светло, как будто он удачно завершил дельце, которое уже и не чаял завершить. Он достал из ящика пучок серебристой «поседевшей» полыни, понюхал: запах все еще был острый и свежий. «Так, подумал он. Что-то там? А там, наверное, уже ничего нет. Там, наверное, остались только одни воспоминания, как этот горький запах...» С этими мыслями он и заснул, даже не повернувшись на другой бок.
Ему давно уже ничего не снилось, все лица стерлись в памяти, все события, еще недавно наполнявшие его жизнь, померкли, стали словно бы неузнаваемыми, и вдруг он все узнал: и себя, и дом возле раскопа, белый город вдали и бухту, окруженную кручами, и ее узнал, Наташу Павловну. Она тянула к небу обнаженные руки, и он торопливо говорил: «Сейчас, сейчас...», счастливо улыбался и, робея, чувствовал, как у него замирало сердце. Потом разом все пропало, и он услышал тяжелые, тупые удары в борт и грохот падающей воды, скрип переборок и чьи-то голоса в коридоре, там, кажется, смеялись.