Ну что у вас? спросил Ковалев.
Товарищ командир, разрешите сегодня обед не готовить, страдальческим голосом попросил помощник. Половина коков полегла, но главное не растопить плиту: заливает водой. И лагуны не держатся.
Можете обеспечить команду горячим кофе?
Постараемся, товарищ командир.
Мне не надо ваших стараний. Я спрашиваю: можете или не можете?
Я сейчас проверю.
Ковалев хотел сказать, что, прежде чем подняться на мостик, помощнику следовало все проверить и выверить, но вид его был так ужасен, что Ковалев только мысленно махнул рукой.
Пока вы там проверяете, пусть на мостик поднимется старпом.
На трапе помощник потерял равновесие и соскользнул вниз, и если бы там кто-то не подхватил его, то дров на «Гангуте» стало бы много. «Впрочем, подумал Ковалев, какие там дрова с помощника в чем только душенька держится!»
Бруснецов не заставил себя ждать. Был он хорошо выбрит, свеж, хотя веки после бессонной ночи немного и воспалились, улыбался, видимо, хорошо позавтракал.
Товарищ командир, по вашему приказанию...
Мог бы и без приказания подняться, проворчал Ковалев. Что в низах?
Обычная история, товарищ командир: треть людей в норме, треть бродят, словно тени, треть лежит пластом. Но та треть, что бродит, начинает оживать, а та треть, что полегла, начинает понемногу подниматься. Думаю, что мало-помалу все приспособятся к качке.
Помощник доложил, что обед готовить нельзя.
Так точно. Если первое сготовим, то раздать его все равно не сможем выплеснем на палубу. Еще, чего доброго,
людей ошпарим. Я дал команду: закипятить воду во всех титанах.
Добро. В крайнем случае разреши пить чай и кофе по кубрикам. Двери на палубу все задраены?
Так точно. Сам все проверил. Курить разрешил в шпилевом отделении. Вас подменить?
Я уже позавтракал, а подремлю здесь. Занимайтесь низами. К тому же на границе видимости баррожирует какой-то самолет. БИП классифицировал его транспортом, но мне думается «Орион». А «Орион», как сами понимаете, просто так летать не станет.
Фрегаты на такой волне держатся плохо.
У них остался еще эсминец с легким крейсером, устало сказал Ковалев. Бессонная ночь и его вымотала.
Бурчал возле стола Ветошкин, колдуя над журналом записывать и на этот раз было нечего, он ничего и не записывал, просто делал вид, будто занимается сочинительством, впрочем, это-то, наверное, и соответствовало действительности.
Сонно помаргивал Рогов. В ту качку на старшинском месте сидел Ловцов, а Рогова тогда Суханов отправил наверх глотнуть свежего воздуха, но теперь это место занимал сам Рогов, и Суханов не решился его отпустить: «Собственно, а почему Рогова, а не Силакова, не третьего или не четвертого? Они что другой кости? Ладно, подумал Суханов, назвался груздем, сиди в кузове. И вдруг он размечтался о ржаных сухарях: Такого, чтоб хрустел на зубах. И стакан бы холодной воды к сухарям. Вот было бы славненько!» Он не знал, что с этой минуты начиналась его адаптация. Он только чувствовал, что у него стал пробуждаться аппетит, но он еще поостерегся садиться за общий стол, боясь, что вид жирной еды вызовет у него неприятные ощущения.
Мичман, попросил он виноватым голосом, принесли бы вы мне ржаной сухарь. И если удастся стакан холодной воды.
А может, воблешки? Или квашеной капустки?
Суханов поколебался: «Да, да, конечно же, воблешки», шевельнул кадыком, но все-таки сказал:
Принесите сухарик. И если можно водицы.
Температура в посту заметно повышалась, потом стало и совсем жарко, и Суханов ощутил, как по спине побежал первый липкий ручеек. Потом такой же ручеек соскользнул с правого виска и оставил свой след на щеке. Суханов достал из кармана свежий носовой платок платки приходилось менять по нескольку раз на дню, приложил его к лицу, и платок тотчас же стал мокрым.
Суханов не заметил, когда ушел Ветошкин, потомился еще за «пианино», покрутил настройку и, не найдя ничего интересного, уступил место Силакову.
Давай, Силаков, может, тебе скорее повезет.
Силаков кисло улыбнулся и промолчал.
«Нет, Силаков, подумал Суханов, нам с тобой вряд ли повезет. Везет везучим, а мы с тобой, Силаков, невезучие. Такие, как мы с тобой, Силаков, по лотерейному билету не выигрывают, а если становятся за чем-нибудь в очередь, то им этого чего-нибудь обязательно не достается».
Впрочем, Суханов зря так думал, объединив себя по признаку невезучести с Силаковым сам-то Силаков считал себя вполне везучим: его, например, не укачивало, как Рогова, в качку он мог положить себе в кружку не четыре куска сахара, а восемь, чай получался, правда, приторным, но Силаков старался жить по принципу лучше пересластить, чем недосластить. И Рогов, заступивший на место старшины отделения, больше не донимал его мелкими придирками, а кое в чем даже покровительствовал, словом, Силаков справедливо полагал, что все неприятное у него позади, а по возвращении в базу, когда «годкам» предстояло демобилизоваться, он хотя сам еще и не становился «годком», но на одну ступеньку уже поднимался, и на той новой ступеньке жизнь его могла быть только безмятежно-безоблачной: драить неурочно гальюн его уже никто заставлять не станет, это раз, и посылать себя за сигаретами он тоже больше никому не позволит. Это, допустим, два. Были еще и три, и четыре, но это уже не имело особого значения.