Не гони, командир. Высплюсь в качку. А присутствовать при рождении шторма это ведь не всегда удается.
Оставайся... Мне будет не так тоскливо.
Бруснецов с Козлюком ушли, мягко протопав по трапу тропическими башмаками, и скоро их фигуры тенями замаячили на баке.
Ты не заметил, комиссар, что люди тянутся к сильным, сказал Ковалев. Слабых и неудачников жалеют, но чаще обижают.
Ты это к чему, командир?
Боюсь, что скоро и нас с тобой станут жалеть, а скорее всего обижать.
Странно, пробормотал Ковалев. Все это весьма странно. Он снял микрофон. БИП, командир. Доложите обстановку.
Надводная обстановка горизонт чист. Воздушная чист. Подводная чист.
Добро. Ковалев повернулся к Сокольникову: Слышал чист, а облачко светится, словно ночничок.
Ветер еще дул ровно, и был он несильный, угасающий, даже словно бы квелый, сильнее обычного пахло йодом и рассолом, и этот рассол казался приторно-теплым. Облачко по курсу «Гангута» начало гаснуть и скоро померкло совсем, зато в зените заполыхала темно-синим огнем гряда облаков, которая зашевелилась и начала двигаться против ветра, с каждой минутой все торопливее ускоряя свой беспорядочный бег. Небо стало опускаться, цепляясь за мачтовое устройство, поручни и надстройки покрылись влагой. Казалось, с минуты на минуту прольется дождь, но тот все никак не мог собраться. Наконец небо не выдержало, треснуло, словно по нему ударили с размаха дубиной, все озарилось, и хлынули потоки воды, серебристо светясь в темноте, громыхая железом и звеня. Видимость сразу стала нулевой.
Сверкало и гремело почти непрерывно, казалось, один обвал рождал другой, все мироздание качалось, рушилось, как стена старой кирпичной кладки, по которой раз за разом колотили чугунной грушей. Молнии и громы прекратились в одно мгновение: только еще все сверкало и грохотало, и вдруг ничего не стало, и в рубке разлился сероватый свет. В этом свете лицо Ковалева привиделось Сокольникову угловатым, сухим, заросшим за ночь черной щетиной. Он провел ладонью по своей щеке и подбородку: они у него тоже стали колючими.
А дождь все лил, но серебряные прутья уже не упирались в палубу отвесно, а словно бы начали изгибаться
это устанавливался новый ветер. Он дул едва ли не в лоб, старые волны сливались с новыми, и качка еще была незначительной, но вот «Гангут» тряхнуло и разок, и другой, он повалился на борт, воспрянул, и его снова начало класть на борт. Попадали с коек на палубу моряки, из-под ног ушла опора, и начало выворачивать, в гальюнах запахло блевотиной.
Ветер задул порывами, перебирая фалы, которые позванивали, словно струны, дождь прекратился, небо приподнялось, и стало видно. Над мачтой, крутясь, перекатывались серые облака. Сквозь эти серые несвежие гряды утро долго не могло пробиться, и в рубке то немного светлело, то опять становилось сумеречно. Волны уже шли по всей палубе, омывая надстройку и доставая белыми гривами до ходового мостика. Ковалев распорядился перевести вахтенных сигнальщиков в закрытое помещение, приставив их к визирам.
Завтракали при зажженных светильниках без электрического света в кают-компании стоял тяжелый сумрак, вестовые подавали к столу по одному стакану, чаще распле и его до половины. Ждать чаю приходилось долго, нехотя жевали сухие бутерброды разносолов в шторм на столах не было, изредко перебрасывались репликами:
У меня все моряки полегли.
Не поймешь, что за качка: то ли бортовая, то ли килевая.
Блевать-то не все ли равно, какая она качка.
Поосторожнее с выражениями. За столом сидите.
Ковалев к завтраку в кают-компанию не спустился, чай пил у себя на мостике, зорко оглядывая горизонт. Видимость была спокойной, хотя хорошей назвать ее было нельзя. Мелкие тучи, распустив сизые космы, сеяли косые струи дождя, кое-где над космами сверкало, но грозы, видимо, шли далеко громы до «Гангута» не долетали, впрочем, грохот вокруг стоял такой, что даже разговаривать было трудно, какие уж там громы!
Едва поднявшись на киль и даже не успев освободиться от воды, которая буквально заливала всю палубу, «Гангут» снова начинал падать, едва не ложась на другой борт. На минуту проглянуло солнце, стрельнув из-под пепельно-сизой тучи косым лучом, но тут же померкло, и на «Гангут» опустилась сплошная серая мешанина, похожая на дым. Это было облако, которое припало к самой воде. Неожиданно оно озарилось матовым светом, больно ударившим по глазам, и над головой так треснуло, что рулевой невольно вобрал голову в плечи. Сразу сделалось темно, словно бы ночь повернулась вспять.
Ходовой, БИП, сказал в динамике усталый голос. Воздушная цель. Дистанция... Пеленг...
Дистанция была огромная, самолет, кажется, шел по кромке видимости.
Классифицируйте цель.
Цель исчезла. По всей вероятности, транспортный самолет.
«А что, собственно, тут делать транспорту? подумал Ковалев. Не базовый ли это разведчик «Орион»? Но если это разведчик, то кого он здесь ищет? Меня? Вряд ли... Нашу лодку? Но если лодку, тогда... А если все-таки меня?»
На мостик поднялся помощник, лицо у него было бледно-зеленое, как будто в одну ночь поросло лишайником, мокрые волосы косицами прилипли ко лбу. Он словно бы потерялся и все время испуганно озирался.