За таким механиком, старпом, мы с тобой как за каменной стеной. Ковалев легонько похлопал тяжелой ладонью по столешнице. Значит, с винтами, считаете с механиком, все в порядке? И значит, дозорный ошибся, приняв ската за диверсанта.
Акулы, товарищ командир, никакими диверсантами не побрезгуют.
В переборку сильно постучали. Бруснецов даже вздрогнул от неожиданности к командиру так стучаться было не принято, повернулся к двери.
Войдите, позвал Ковалев.
В каюту бочком вошел экспедитор, молча расстегнул свой огромный для его роста портфель, посопев, достал из него журнал и молча положил его перед Ковалевым на стол.
Ты чего так стучишься? недовольно спросил Бруснецов экспедитора, скосив тем временем глаз на журнал, в котором явно было что-то срочное.
Культурные люди, назидательно заметил экспедитор, поблескивая черными непроницаемыми глазами, всегда стучатся.
А... только и сказал Бруснецов.
Радиограмма была от командующего, в которой тот подтвердил предположения Ковалева относительно горячих точек возле Никарагуа и Ливии. Последняя фраза звучала почти угрожающе: «Настоятельно подтверждаю необходимость выполнения задания в полном объеме». «Если зайца часто бить, подумал Ковалев, он научится зажигать спички и играть на барабане».
Можете идти, сказал он экспедитору, возвращая журнал. И завяжите себе на носовом платке узелок я глухотой еще не страдаю. Иди и ты, сказал он Бруснецову, когда экспедитор вышел. Готовь свою бравую команду к гонкам. Сегодня будем жить так, как хотим, а что будет завтра не знаю. Могу только предположить, но это уже из области гаданий на кофейной гуще.
Тянул ровный и слабый норд-вест, поэтому было решено, что кабельтовых восемь шлюпки пройдут на веслах, там развернутся, поставят рангоут и лихо вернутся к борту «Гангута» под парусами. Впереди шлюпок уходил катер со старшим штурманом Голайбой, который по пеленгу на свой корабль и на фрегат супостата это он рассчитал заранее определит точку поворота. Словом, голь на выдумку хитра, и супостаты тоже пошли в дело.
Старт дали в десять часов. На верхнюю палубу высыпали все, свободные от вахт и боевых дежурств, правда, моряков из боевых частей пять и семь для одних был объявлен ППР, для других готовность номер два вахтенный офицер с вахтенным старшиной безжалостно отправляли в низы. На корабле был праздник все так,
но антенны локаторов кружились, ощупывая небо и океан, стояли вахту акустики, и машинисты ремонтировали свои главные и вспомогательные механизмы, словом, на «Гангуте» все было как на Большой земле: одни праздновали, другие вкалывали до седьмого пота.
Радисты включили трансляцию верхней палубы, и загадочный голос Анны Герман, которую на «Гангуте» ласково величали Анютой, пел:
И на крейсере, и на фрегатах, и на крейсере УРО с транспортом тоже высыпались моряки, видимо, и там стали следить за гонками, может, даже ставили пари, впрочем, это уже было их дело. С крейсера даже подняли вертолет. Он облетел бочком «Гангут», катер со шлюпками и вернулся к себе, казалось, там, в общем-то, потеряли интерес к «Гангуту»: сперва он был непонятный и потому загадочный, теперь же к его непонятности привыкли, тем более что он не мешал им, занимаясь своими повседневными делами. Так или иначе, но супостаты, должно быть, пришли к выводу, что лодку за собой «Гангут» не привел, а сам по себе он для них интереса не представлял и особой тревоги не вызывал. По крайней мере, Ковалев пытался так объяснить себе их поведение, а объяснив одни их действия, стал ждать других. Правда, последняя фраза в радиограмме командующего не столько насторожила его, сколько обеспокоила: «...подтверждаю необходимость». Подтверждать необходимость вряд ли следовало, но если уж она подтверждалась, значит, где-то там, в потаенных верхах дипломатии, дело принимало скверный оборот.
С мостика хорошо было видно, что шлюпки шли почти вровень, может, правая шлюпка, которой командовал Бруснецов, на полкорпуса вырвалась вперед, но ведь шлюпка не байдарка, на трети дистанции это было столь незначительное отставание, что левая шлюпка могла спокойно не только сократить это отставание, но и обойти на те же полкорпуса свою соперницу.
Ковалев вдруг почувствовал, что он, в общем-то, равнодушно следил за гонкой, которая не всколыхнула в нем азарта его охотничий азарт лежал глубже, и чтобы добраться до него, нужны были иные, более сильные переживания, но он был рад, что моряки на палубе шумно обсуждали перипетии гонки, которые были не столь уж и волнующи.
Жми, Ветошкин! кричал Силаков, устроившийся на самом носу ему удалось ускользнуть от вахтенного офицера, но кто там жал и куда жал, он, естественно, не видел. Просто ему было радостно, как молодому петушку, попробовать свои голосовые связки. Давай, Ветошкин!
«Ветошкин там жмет и дает это ведь так логично и так объяснимо, подумал Ковалев. Ну а ты-то что разорался, петушок? Ведь тебя никто там не слышит».
Орали, правда, и другие, и тоже оглашенно и самозабвенно, благо никто их за это не шпынял, но Силаков был особенно голосистый.