Можно, охотно согласился экспедитор. Только ведь переборка не дверь.
Это понятно, но стучаться надо прежде всего потому, чтобы получить разрешение войти в помещение.
Так дверь-то открыта...
Ковалев понял, что ему не продраться сквозь эти дремучие заросли, махнул рукой да бог с ним и с этой дремучестью, принял журнал и набросал короткое донесение командующему, в котором высказал предположение, что супостаты, по всей вероятности, со дня на день начнут, возможно сразу в двух точках, свои военные игрища: возле Никарагуа об этом сообщало и радио и возле Ливии. Ковалев подумал, что возможна еще и третья точка, самая основная, но строить догадки в донесении было бы слишком рискованно, и он поставил свою подпись. У командующего есть свои аналитики, пусть они и занимаются этими основными и неосновными точками. Он посмотрел на часы, проставил время и отпустил экспедитора, все же сказав ему:
Стучаться в дверь полагается каждому культурному человеку. Мы же с вами культурные люди?
Так точно, товарищ капитан второго ранга, культурные, лихо согласился застенчивый и тихий, как тень, экспедитор.
Ну и прекрасно, весело сказал Ковалев и со скрипом потер ладонь о ладонь. Вот и прекрасно.
Экспедитор не понял, к кому относилось командирское «прекрасно», на всякий случай улыбнулся, полагая, что «прекрасно» он может все-таки отнести на свой счет, и выскользнул из каюты.
«Не всякое действие прекрасно, подумал Ковалев. И не всякое бездействие плохо. Впрочем, никто в своем отечестве не пророк. Это тоже прекрасно».
А тем временем катер и шлюпки спустили на воду, выстрел с парадным трапом вывалили за борт, Бруснецов с Ведерниковым, сопровождаемые командирами дивизионов движения и живучести и главным боцманом, спустились в катер и начали медленно обходить корабль.
Ветра не было, зыбь заметно стала меньше и ленивее, и вода посветлела, хорошо виделось на глубину метров десяти двенадцати. Бруснецов велел старшине катера держать самые малые обороты, и катер медленно, словно на ощупь, двигался вдоль борта. За кормой «Гангута» старшина совсем заглушил двигатель, корабельные шумы тоже как бы прекратились, и вдруг все присутствующие на катере почувствовали, какая на рейде установилась прозрачная и звонкая тишина. В средних российских пределах такая тишина случается только в пору бабьего лета. Но там это было привычно и понятно: и воздух к тому времени осязаемо редел и становился прохладным, и, роняя багряную листву, деревья обнажались и открывали просторы, и пажити, еще не озябшие под осенними дождями, пугливо хранили свою кроткую красу. А тут и солнце жарило по-летнему, и воздух был влажен и тяжел, а в поднебесье, казалось, звенела такая же одинокая струна, как и над российскими пределами. Ее звучание то совсем угасало, то чуть заметно усиливалось.
Винты как винты, пробурчал Козлюк. На таких до полюса можно дойти.
Хорошо бы водолаза спустить, помечтал Ведерников. Отсюда смотреть, так все кошки серы.
Вот и доложим командиру, что все кошки серы, сказал
Бруснецов. А он возьмет да и погладит нас за это по головкам.
Ведерников рассердился:
Мне это глажение ни к чему, а только я сквозь метровые толщи воды разглядывать не умею. Нужен водолаз.
Тут акулы кругом кишат. Спроси боцмана он тебе скажет.
Откуда только эта тварь берется! возмутился Ведерников. Ладно, понадеемся на глазок: с винтами все в порядке.
Добро, так и порешим, согласился старпом. Старшина, подваливайте к трапу.
Сокольников уже усадил свою команду в шлюпку, и Ветошкин, оскорбленный в своих лучших чувствах, что Бруснецов тот самый Бруснецов, который еще зеленым лейтенантом постигал у него, Ветошкина, мичмана флота, азы корабельной науки! не взял его в свою команду, отдав предпочтение боцману, и в равной мере облагодетельствованный Сокольниковым, к которому Ветошкин хотя и испытывал почтение, как и подобает это делать по отношению к начальству, но особых симпатий к нему не питал, так вот именно этот Сокольников и выбрал его, Ветошкина, из десятка других мичманов, и благодарный Ветошкин озорно и весело покрикивал:
Уключины вставить, весла разобрать! Живее, моряки, живее! Весла-а-а... на воду! Два-a, раз... Два-а, раз...
Козлюк при виде этой надуваловки набычился, угрюмо опустил усы и, хмурясь, спросил Бруснецова:
Прикажете и нашим спускаться в шлюпку?
Погоди, доложу командиру, что с винтами все в порядке.
Так он же после ночи лег отдохнуть.
Если отдыхает, так я мигом и вернусь. Ты команду возле выстрела держи, не отпускай.
Ковалев не отдыхал, молча кивнул на кресло, подождал, что скажет Бруснецов.
Визуально винты осмотрели с катера, сказал Бруснецов, присаживаясь. Повреждений не замечено. Ведерников просил спустить за борт водолаза, но я сказал ему, что вы этого не разрешите сделать.
Не разрешу. Хочет, пусть сам лезет. В голосе Ковалева прозвучали горькие нотки. Впрочем, и ему не разрешаю. Ведь он шутку еще, чего доброго, примет за приказание. Возьмет да и полезет.
От него можно всего ожидать, согласился Бруснецов. Вчера сам в трубу заглядывал, сегодня в цилиндрах копошился, машину ревизует.