Козлюк уставился в палубу и угрюмо сказал:
Я должен следить.
Приятные слова, сказал Бруснецов, приятно и слышать. Оставьте при деле боцманенка, а сами обойдите... Что обходили уже? Ну так обойдите в сотый раз верхнюю палубу. Второй такой царской стоянки до базы у нас может и не быть.
Получив напрягай от старпома, Козлюк округлил глаза, которые у него словно бы осоловели, и пошел пушить правых и виноватых.
«Командир одно, старпом другое, а мне что разорваться? подумал в сердцах Козлюк. Их много, чтоб приказывать, а я один». Козлюк, конечно, понимал, что он оказался неправым по всем статьям и командир ему ничего не приказывал, а только попросил, и старпом сделал втык не по причине дурного настроения, а по всем правилам флотского искусства, которое не допускает напраслины, но ведь надо же было как-то излить благородный гнев, и он его изливал уже по всем правилам боцманского искусства: одного заставил перемыть краску, хотя вымыта она была хорошо, другому весьма популярно объяснил, что тот ни хрена не понимает в том, что должен знать как дважды два, словом, было бы желание, а повод всегда найдется, по крайней мере, его можно придумать. Среди этого всеобщего напрягая Козлюка осенила здравая, как ему показалось, мысль: «Собственно, а зачем командиру сдались акулы? Есть они тут, нет их здесь нам-то от этого ни жарко ни холодно. А может, он считает, что раз есть акулы, то и лодка супостата должна быть. А если их нет, то и лодку искать тут нечего. Не, товарищ командир, тут что-то не то. Тут вы куда-то не туда загнули».
Как бы там ни было, но Козлюк обошел всю верхнюю палубу приборка шла своим чередом, белье, постиранное ночью, уже хорошо проветрилось на леерах и высохло, и он распорядился снять бельевые леера, чтобы не портили общий вид. Он вернулся на корму: боцманенок с Петром Федоровичем дремали в тенечке, леска свисала отвесно в воду, солнце жарило в полную мощь, и моряки хлестали друг друга из брандспойтов океанской водицей. «Понятное дело, тускло подумал Козлюк, откуда им тут взяться», и подергал своего боцманенка за плечо.
Ты что, не выспался, что ли? спросил Козлюк лукаво-грозным голосом.
Боцманенок вскочил, вытаращил глаза на свое непосредственное начальство и затараторил, сваливая все слова в общую кучу:
Так не спал, товарищ мичман. Леска-то вон как висела, так и висит. А ночью я шмутье стирал, потом в баню ходил. Сами же велели. А так я ничего...
Ты покрутись тут еще с полчасика. Только смотри мне. А потом меня найдешь. Я, в случае чего, обязан командиру доложить.
А зачем ему акулы понадобились? спросил боцманенок.
Ты насчет вопросов особо не мельтеши. Понял? сказал Козлюк, а сам тем временем подумал: «А все-таки зачем ему эти твари понадобились? Он сбил пилотку на затылок и вытер пот со лба
тыльной стороной ладони. Значит, зачем-то понадобились». Ты вот что смотри мне тут.
На шкафуте он нос к носу столкнулся с Бруснецовым, который тоже обходил верхнюю палубу; постояли возле шлюпок.
Чехлы все-таки надо бы простирнуть, сказал Бруснецов.
Надо бы, охотно согласился Козлюк, чертыхнувшись про себя, что не сделал этого ночью, когда пресной воды было навалом, а теперь у Ведерникова не то что лагуна, лишней кружки не выпросишь, но Бруснецов сказал:
Воду я тебе найду. У машинистов в загашнике еще осталось. В пищу уже употреблять вряд ли следует, а на постирушку сойдет.
Козлюк просиял:
Я мигом все организую.
Не путайся в ногах у приборки. Машинисты будут ревизовать свою шарманку дня три-четыре. Вот тогда и организуешь. Собери их в одну кучу, подсчитай, сколько воды потребуется, тогда уж и назначай время.
Может, и палубу заодно покрасим?
Краски много натаскал? строго спросил Бруснецов.
Козлюк ответил уклончиво:
Есть запасец.
Погода позволит, тогда и палубу подновим. Лодки лодками, а корабль должен иметь достойный вид.
Козлюк возликовал, но виду постарался не подавать.
Эт-то, конечно, степенно согласился он. Достоинство в море начинается с внешнего вида. Взять хотя бы...
Бери-бери, быстро согласился Бруснецов, а я поднимусь к командиру. Что-то он на мостик прошел...
«Ну и иди, подумал Козлюк добродушно и начал подсчитывать, сколько предстояло простирнуть чехлов: На шлюпках два и еще четыре на вьюшках, да на катерах, да...»
Примчался боцманенок и еще издали заавралил:
Товарищ мичман, там леска натянулась. И Петр Федорович забрехал.
Чего кричишь? с опаской сказал Козлюк. Как все заядлые рыбаки, он был суеверен и хвастлив. Такие дела, килька, молча делаются.
Забыв про степенность, которая приличествует главным боцманам, Козлюк бросился на ют вслед за боцманенком: капроновый линь уходил за корму, натянулся как струна и даже словно бы позванивал. У Козлюка даже екнуло сердце: «Вот оно...» Он сразу забыл обо всем на свете: и о чехлах, за которые его только что пробрал Бруснецов, и о приборке, и о такелаже, и о Бруснецове вкупе с командиром тоже забыл. «Вот она... Должно быть, здоровущая». Он потрогал линь тот был тугой и жег ладонь, сразу успокоился и закурил.
Угостите, товарищ мичман, попросил боцманенок сигарету, как приз за радостное известие, но Козлюк не понял, что боцманенок тоже был азартен, сказал равнодушно: