целью номер два крейсер, целью номер три...
Шлепнуть бы их хорошенько, чтоб знали своих да почитали и наших, подумал вслух Силаков. Они сильных уважают.
Силаков, не возникай, заметил Рогов, деликатно покашляв для солидности, явно входя в роль старшины отделения. Жди, пока старшие чего не скажут.
Нет, я ничего, смиренно сказал Силаков.
Ловцов в разговор не вмешивался, вслушивался в разноголосицу шумов, которыми наполнился океан, пытаясь думать о том, что он еще не убыл, а его словно бы уже забыли, хотя он и сидел за «пианино», классифицируя цели, словом, делал все, что должен делать старшина, а Рогов не сидел за «пианино», не классифицировал цели и тем не менее уже чувствовал себя хозяином положения.
Неожиданно в посту появился разгневанный Блинов, накинулся было на Суханова, а потом, прислушавшись к шорохам, посвистам и просто стонущим звукам, наполнявшим пост, присмирев, спросил:
Послушайте, Суханов, что за игрушки? Куда вы подевали Ловцова? Танкер отваливает через полчаса, а никто не видел, куда он задевался.
Он никуда не девался. Он стоит вахту.
Какая вахта? Нам велено уже переходить на танкер.
Спокойнее, медицина, сказал Суханов. Ловцов, у вас все собрано? В кубрик за вещами и к трапу. Он тотчас же позвонил Ветошкину: Пришлите техника на вахту.
Только-только забрезжило, звезды на востоке уже побелели и одна за другой стали пропадать, а там появилась золотая полоска. Шланги отключили, навернули на них заглушки, чтобы остатки мазута не пролились в воду, заработали лебедки, и шланги, легонько змеясь, потянулись на борт танкера.
Санитары вынесли из лазарета больного, поставили носилки возле трапа, не зная, что делать дальше. Как всегда, в последние минуты случилась легкая суматоха: советы подавали многие, но никто не распоряжался, и возле трапа создалась небольшая толпа. Больной печально улыбался мучнисто-белым лицом и покорно ждал своей участи. Появился Блинов с белым железным сундучком, на крышке которого был намалеван красный крест, поднялись из кубрика Ловцов с Сухановым, сопровождаемые Петром Федоровичем, который все еще опасливо поглядывал на Суханова.
Вы уж его, товарищ лейтенант, не обижайте, попросил Ловцов, имея в виду Петра Федоровича. Я его щенком подобрал. Махонький был, с рукавицу.
Не его я хотел обидеть, а вас, сердясь, сказал Суханов. Допекли вы меня тогда.
Вы нас тоже не сильно баловали, кротко заметил Ловцов.
Суханов дернул бровью, не приняв ни кротости Ловцова, ни его замечания, впрочем, смешно было бы сердиться возле трапа, когда Ловцов убывал на похороны матери, и Суханов, делая вид, что еще не отошел, сказал тем не менее вполне миролюбиво:
Ладно, чего там делить: кто кого допекал, кто кого не допекал. Главное возвращайтесь поскорее.
Подошли прощаться Ветошкин, Рогов с Силаковым; Петр Федорович начал подпрыгивать, пытаясь лизнуть Ловцова в лицо, и, неожиданно заскулив, отскочил в сторону.
Что это с ним?
Разлуку чувствует. У собак нюх особый, заметил Ветошкин со значением.
Суханов хотел было сказать, что у них сейчас у всех нюх обострился, но спустился с мостика Бруснецов, и лишние сразу посторонились, Петр Федорович, мягко шлепая по росистой палубе, забежал за надстройку.
Иди, Петр Федорович, прощайся, сказал Бруснецов, позевывая: после теплого помещения всегда сладко зевается. Тебя списывать никто не собирается.
«Помнит», подумал Суханов и, подойдя к старпому, приложил руку к пилотке.
Лейтенант Суханов.
Вижу, что лейтенант, вижу, что Суханов, вижу, что пришли проводить своего старшину.
И своего неизменного и, можно сказать, единственного надежного друга в этой юдоли, подсказал Блинов, можно сказать, корабельной.
Ладно, ладно, остановил его Бруснецов. Известное дело радикулитчики. По одному делу проходили так, что ли?
Обижаете, товарищ капитан третьего ранга.
Вас-то вряд ли обидишь. Разве что Суханова. Так и того теперь вряд ли... Бруснецов подошел к больному, поправил у него на груди простыню. Поправляйтесь скорее и на корабль. Командир также желает набираться силенок. Помните: «Гангут» ваш дом. И вы, Ловцов, помните это. Надо бы какие-то слова сказать, да уж какие теперь слова: поклонитесь матери. Хорошего она моряка флоту подарила.
А ты что мне пожелаешь? спросил Блинов Суханова.
Желать мне тебе нечего. А завидовать не хочу. Но попросить попрошу. Зайди на раскоп, если, конечно, будет время, и скажи: так-то и так-то, здесь, в крутых широтах, кое-кто кое о ком помнит. А писем я, Блинов, больше не пишу. Письма, говорят, документ,
а наша эпоха нуждается совсем в других свидетельствах.
Блинов заинтересовался:
Каких же?
Не прими за громкие слова: эпохе нужны не документы, а деяния во славу Отечества. Это от сердца.
Блинов изумленно поднял брови, которые у него сломались в самой серединке, как у Галочки из студии звукозаписи.
Ого, только и сказал он, ступая вслед за Ловцовым на трап, по которому уже снесли на борт танкера больного.
Трап убрали, отдали швартовы, танкер выбрал краном кранцы и, пожелав «Гангуту» счастливого плаванья, взял курс на ближайший порт, а «Гангут» сделал полукруг, вышел в точку, указанную Голайбой, и отдал якорь. Эхолот показал тут глубину восемьдесят семь метров. Оказывается, в океанах существуют не нанесенные на карты острова. Их надо только отыскать.