«Я боюсь говорить тебе правду, досадуя на себя, подумал Сухапов. Дай я тебе солгу. Ведь я же человек, я же понимаю, что ударю тебя под микитки».
А теперь вот еще мама стала сниться. Тоже руки тянет: «Сыночек!»
«Нет у тебя мамы, Ловцов».
Тоскует, видимо.
«Это ты тоскуешь, Ловцов».
Худо, когда нет постоянной связи.
Худо, согласился Суханов. Все худо.
Ловцов настороженно глянул на Суханова, когда тот сказал: «Все худо», и по непроизвольному подрагиванию его рук, и по тому, как Суханов отвел глаза в сторону, и еще бог знает почему, он вдруг понял, что все, о чем они сейчас говорили, была только присказка, и спросил в упор:
Что с мамой?
Худо... Телеграмма поступила. Надеются, что ты прибудешь.
Как же я отсюда выберусь? растерялся Ловцов, еще не понимая толком, что случилось, но уже зная, что произошло страшное, впрочем, ему хотелось еще верить, что это еще не то страшное, которого он боялся больше всего. А больше ничего не написано?
Сам я телеграмму не видел. Ее сейчас радисты принесут. Суханов словно бы споткнулся на ровном месте: «Я же не то говорю... Я бездушный кретин». Поэтому она и руки протягивала, сказал он. А ведь я раньше не верил в сны.
Она что же?..
Суханов свел плечи и уставился тяжелым взглядом в колени.
Да... наконец сказал он деревянным голосом.
Глаза у Ловцова неожиданно высохли и стали блестящими и немного злыми, как будто он хотел сказать Суханову: «Вам вольно рассуждать, у вас есть мать, и отец небось есть, а у меня она была одна, и вы первый мне сказали об этом». «Да я же все понимаю, думал Суханов. Я все понимаю».
Что же раньше-то дед меня не известил?! Ведь я мог бы успеть, а? Ведь успел бы я, товарищ лейтенант?..
Ты и теперь успеешь, сказал святую неправду Суханов и удивился тому, как она легко далась ему. Если тебя передать на танкер и если танкер направится в ближайший дружественный порт, тем более что на борту будет наш больной. Суханов неожиданно сам поверил в то, что говорил, и чем он дальше говорил, тем больше правды появлялось в его словах. А оттуда самолетом. Нет, право, Ловцов, можно успеть.
Кто же меня отпустит?
Я сейчас же пойду к командиру. Не может он не отпустить. Ведь у него тоже мать есть. А мужик он справедливый. Суровый, но справедливый.
Ловцов, казалось, тоже вслед за Сухановым поверил в его слова.
А как же вы тут без меня останетесь?
Если потребуется, я вместо тебя за «пианино» сяду. Главное, чтоб ребята... Он споткнулся на слове и замолчал. «О чем это я? Господи, какой я все-таки кретин...»
Моряки вам уже стали доверять. Ловцов пошевелил бровями, пытаясь стряхнуть застрявшую в них капельку пота. После последней стрельбы, добавил он для большей убедительности.
«Значит, до стрельбы еще не верили. Ну и ладно, подумал Суханов. Ну и пусть. А я вот сейчас пойду к командиру и буду настаивать, чтобы тебя отпустили, потому что мы все ты, я, мичман, моряки виноваты перед нашими матерями».
Шерочка с Машерочкой особых препон чинить не стали, хотя и посчитали затею Суханова с отправкой Ловцова на похороны чистейшей химерой: «Помилуйте, где тебе Россия и где тебе «Гангут», тут и без карты дураку яснее ясного, если пораскинуть мозгами... Ах да, танкер, конечно же, танкер, но ведь это ужасно тихоходная посудина, правда, на нем собираются переправить в базу больного...»
Добро, сказал Дегтярев, а за ним и Плотников. Пусть старпом решает, у него власти побольше. Только как ты сам-то, голубчик, думаешь обходиться без одного из лучших акустиков?
Суханов
не растерялся, заранее предугадав этот вопрос, и попытался ответить достойно, хотя достоинство это было еще маленьким:
На боевой службе все стали лучшими...
Дегтярев иронически усмехнулся, Плотников же остался невозмутим.
Для замполита это, может, и сойдет, а нам лапшу на уши не вешай. Лучшие появятся, если вступим в контакт, но уж коли ты настаиваешь, то и намыливайся к старпому. Может, он тебе скажет чего-нибудь и поумнее.
Переходя из каюты в каюту, Суханов чувствовал, что решимости и энтузиазма у него становится все меньше и меньше, и если бы речь шла о нем самом, Суханове, то oн тут же завернул бы к себе в каюту, поставив на этом предприятии крест. Но он просил не за себя, а за подчиненного, ко всему прочему, он уже дал этому подчиненному слово, что своего добьется.
Старпома Суханов побаивался, впрочем, все молодые лейтенанты на больших кораблях побаивались старпомов, которые жучили их не столько за содеянное, сколько впрок. От командира боевой части Суханов выходил довольно-таки бодро, надеясь на успех, к каюте же старпома подходил, сильно сомневаясь в успехе своих хлопот.
Бруснецов сидел за столом, направив на себя вентилятор, который был запущен на всю катушку, просматривал рапортички, в которых командиры боевых частей и начальники служб и команд излагали свои нужды по случаю планово-предупредительного ремонта, и только что не хватался за голову: если бы нашлись возможности удовлетворить все эти нужды, то «Гангуту» пришлось бы на стоянке встретить Новый год. «Спятили, думал Бруснецов, решительно корректируя эти нужды своим красным старпомовским карандашом. Нет, право, спятили!»