Старпом ушел в низы подкручивать гайки всем старпомам на роду полагалось подкручивать гайки, но если бы они не научились это делать, то и командирского мостика им было бы не видать как своих ушей, а еще не родился тот старпом, который не мечтал бы стать командиром. Такова железная логика корабельной жизни, и если командиры всю жизнь готовятся управлять боем, то обеспечить ведение этого боя должны прежде всего старпомы, во славу которых поэты не слагают стихов, и фамилии их редко попадают в наградные листы, но уж коль скоро они попадут, то тем старпомам потом долго снятся кошмарные сны.
«Больной на борту появился, суеверно подумал Ковалев, хотя в разговорах неизменно подчеркивал, что он чужд этих странных пристрастий корабельных чинов к суевериям. Что за этим еще последует?»
Последовало то, что он никак не мог ожидать: на мостик поднялся молчаливо-загадочный экспедитор и протянул Ковалеву журнал радиограмм. Их было несколько, и по укоренившейся привычке Ковалев сперва глянул на подписи и, к изумлению своему, на первой же радиограмме прочитал: «Дед». Не «твой дед», не «дедушка», не «дед», скажем, «Павел», а просто, как обухом по голове, «дед».
Дед извещал внука старшину первой статьи Ловцова Сергея, что у него в далеком селе Коростынь умерла мать и что если внука отпустят на похороны, то они там, пользуясь зимним временем и страшными холодами, которые навалились на село, немного с погребением повременят. Факт смерти был заверен врачом, следовательно, формальных поводов отказать Ловцову в отпуске
не было, если не считать маленькой загвоздки: «Гангут» находился в океане, который в сознании людей все еще оставался безбрежным.
Подобные телеграммы до последнего времени на боевую службу не пересылались, копились на базе, кое-кто, видимо, из начальников полагал, что тело заплывчиво, а дело забывчиво, хотя, как бы там ни вертели, горе оставалось горем.
«Вот они, новые ветерки, горестно подумал Ковалев. Ах, дед, ты дед, во сто шуб одет. Удружил внуку, ничего не скажешь. Так-то, товарищ командир: с получением сей радиограммы старшина первой статьи Ловцов Сергей, вверенный под ваше начало, круглый сирота... Если не считать деда. Ах, дед, ты дед...»
Он не хотел привлекать внимание вахтенных сигнальщиков и рулевого, у которых с появлением экспедитора на мостике уши становились треугольными, поэтому сам позвонил в каюту к Сокольникову, к счастью, застал того у себя и попросил подняться на мостик. Сокольников встревожился:
Что-то случилось?
Вопросы на месте, нехотя сказал Ковалев и осторожно опять-таки чтобы не привлекать внимания вложил трубку в зажимы.
Сокольников не заставил себя ждать, молча прочел радиограмму, перечитал еще раз, как бы стараясь понять, нет ли там тайного смысла тайного смысла быть не могло, дед Ловцова был старый солдат, писать умел только грубо и зримо, словно бы рубил дрова. Сокольников сказал: «Н-да», потер подбородок ладонью, вернул наконец журнал командиру. Тот расписался, проставил время и передал его в свою очередь экспедитору. Точное время для «факта смерти», как говорилось в радиограмме, никакого значения уже не имело, но Ковалев не был бы Ковалевым, если бы не сделал этой пометки: точность вежливость королей.
Они вышли на открытое крыло, подальше от любопытных ушей.
Что они там, в базе, сдурели, что ли? морщась, пробурчал Сокольников. Могли бы подождать нашего возвращения.
Тут, комиссар, такое дело, что не знаешь, что лучше: таить или не утаивать.
Ловцова жаль. Всех в горе жаль, а Ловцова в особенности. У него и отец утонул, и мать вот теперь... Как бы не подкосился. Знаешь, мне уже страшно, я словно черный гарольд: сперва Вожаковым принес смерть на крыле, теперь вот Ловцову...
Не смерть, поправил его Ковалев, а известие.
Какое это имеет значение... Главное, что принес... Ладно, вот только с духом соберусь.
Погоди собираться, придержал Ковалев и положил ему на плечо руку, и Сокольников не отнял ее, и вахтенные сигнальщики стыдливо отвернулись, догадавшись, что у командира с замполитом произошло, как теперь принято говорить, что-то неформальное. Горе сближает людей, и знаешь, что я подумал? Суханову надо быть поближе к морякам.
Тут не знаешь, кого прежде пожалеть, а Суханов такой он еще и дров наломает.
Жалеть никого не надо, комиссар. Уважать это я понимаю, а жалеть... Ты меня извини, но я этих сантиментов недолюбливаю.
Сокольников промолчал, отворил дверь в ходовую рубку и негромко приказал вахтенному офицеру: «Суханова на мостик».
Команде Суханова была объявлена готовность номер два: акустики не оставляли надежды впрочем, эту надежду они и не могли оставить, в противном случае их служба превратилась бы в ничто вступить в контакт с лодкой. Вахту стоял Ветошкин, и Суханов с ведома командира дивизиона старшего лейтенанта Дегтярева позволил себе расслабиться. Все бельишко и рубашки пропахли потом, надо было их хотя бы прополоскать. Суханов постоял перед умывальником, как перед жертвенной чашей, всей пресной воды в бачке оставалось не более литра.
Суханова на мостик.
«А собственно...» подумал Суханов. Чтобы подняться на мостик, ему следовало пройти два коридора и одолеть три трапа, и пока он проделывал этот путь, методично прокручивал различные варианты, могущие вызвать неудовольствие командира. То, что это должно быть неудовольствие, Суханов не сомневался и настраивал себя держаться на мостике почтительно, но с достоинством. «Командиру не возражать, наставлял он себя, предполагая серьезный втык. С ответом не спешить, не тушеваться, плечи не опускать. Офицер в любой ситуации обязан быть собранным». Он не успел до конца составить инструкцию своего поведения у командира заканчивался последний трап.