«С этого бы и начинал», с неудовольствием подумал Ковалев, но разгуляться эмоциям не дал, стараясь владеть своим голосом, и потому, что он старался, а не просто говорил, голос его немного дрогнул:
Случилось то, что, не отработай мы назад, волна накрыла бы не только корму, но и нас самих. Эти мальчики бывают глухи и слепы, когда это им выгодно. Они даже не удостоились отрепетовать на наш сигнал: «Прошу не мешать моим действиям».
Ты, кажется, обескуражен?
Можно быть ко всему готовым, но привыкнуть к наглости и невежеству, извини, нельзя.
«Гангут» отвернул вправо, эскадра разомкнулась и
опять растянулась по горизонту, и на авианосце начались полеты. Самолеты с ревом проносились над самой водой, потом едва ли не свечой взмывали в зенит и скоро пропадали в опаленной солнцем бездне.
Ковалев весь день был хмур и озабочен, на вопросы отвечал неохотно, сидел в кресле нелюдимо и отрешенно, брезгливо выпятив нижнюю губу. Он понимал, что, если в ближайшие дни не вырвется из этого капкана, командующему как пить дать придется отозвать «Гангут» в базу и тем самым выразить ему, капитану второго ранга Ковалеву, свое неудовольствие, и какой-нибудь шустрый кадровик сделает в его личном деле короткую приписку: «Неперспективен».
Наступило время вечернего чая. Ковалев хотел было отпустить старпома в кают-компанию первым, чтобы потом уже напиться чаю самому в одиночестве, но тотчас же словно бы одернул себя: как бы там дело ни шло, корабельный этикет должен оставаться незыблемым.
Старпом, сказал он Бруснецову. Напомните товарищам офицерам, что являться в кают-компанию надлежит в приличном виде, подтянутыми и свежевыбритыми. Если кто-то решил не уважать себя, это его личное дело, но уважать других он обязан во всех случаях жизни. Я никого не называю поименно, потому что каждый сам должен помнить свое имя и не позорить его. Вы поняли меня, старпом?
Так точно, товарищ командир, потерянно ответил Бруснецов, взглянул на свои руки под ногтями у него скопилась грязь. После обеда проверяли с Козлюком такелаж и крепление на катерах и шлюпках, а воды в бачке не оказалось израсходовал всю перед обедом, устроив после сауны маленькую постирушку, «Вот черт глазастый, беззлобно подумал Бруснецов, «Я не называю никого поименно». Ладно, запомним для ясности. Можно, оказывается, и не называть оно бывает даже стыднее. Теперь ходи и мучайся тебя он имел в виду или кого-то другого. Ладно, спасибо за науку».
Вечерело в тропиках без сумерек. Солнце не растекалось по горизонту желтовато-румяной или багрово-сизой в зависимости от предстоящей погоды зарей, а сразу падало в воду, на мгновение вызолотив гребни волн, и когда позолота осыпалась, солнца уже не было. Затухала короткая заря, уходя вслед за солнцем, высыпали звезды, крупные, как речные кувшинки в тихой заводи на Клязьме или, скажем, на Соватейке, малахольной речушке, неизвестной широкой публике, но весьма почитаемой аборигенами. Ближе к полуночи рябь на волнах успокаивалась, и небо опрокидывалось в океан, разбросав звезды по всей воде.
Самолеты летали всю ночь, скользя между звезд красными огнями, и палубные фонари на авианосце, вернее все-таки сказать аэродромные, при внешнем блеске светились матово и даже немного мертво. Ночью самолеты не направлялись к «Гангуту», даже словно бы старались облетать его стороной, остерегаясь, видимо, ответных мер. Впрочем, помимо «Гангута» у них были, наверное, и другие боевые задачи, и они честно отрабатывали их, получая за это звонкую монету.
Медлить дальше было нечего командир вертолета Зазвонов уже перекалился на солнце и стал похожим на негра-кока с фрегата «Эл Монтгомери», но после того как тот же фрегат подставил борт «Гангуту», Ковалев решил отложить полеты еще денька на два-три. Работать возле борта не было никакого Смысла тут и корабельные акустики могли бы вступить в контакт, будь лодка поблизости, а отправлять вертолет за сорок пятьдесят километров было весьма рискованно: могли накрыть ракетой, и поминай как звали. Мало ли случалось аварий в океане...
После полуночи на мостике появился Сокольников. Он догадывался, что Ковалев мучительно искал выхода из создавшегося положения и, как всякий самолюбивый человек, наверное, затаился в себе, став сразу одиноким.
Шел бы ты отдохнуть, сказал он негромко. В другой раз они подставлять борта не будут.
От своих мыслей в каюте не скроешься, так же негромко ответил Ковалев. Тут я хоть за кораблями наблюдаю, пытаюсь понять их походку, а по походке и сам характер. А там что маяться? Спать я все равно не буду.
Может, все-таки утром вертолет поднимешь?
Нет, вертолет мой последний козырь. Он в ангаре, и у меня остается хоть какая-то надежда. Он в воздухе и уже никакой надежды. Да и им пока не хочу его показывать.
Хорошая на танкере сауна... неожиданно сказал Сокольников. И веники отменные. Мы с вертолетчиком раза по три на полок слазали. Зря ты не сходил.
Мне и без сауны командующий скоро приличную парку устроит.
Они помолчали. Гудели в небе чужие самолеты, и одни уже заходили на посадку, выстроив в небе цепочку из красных огней, а другие все еще летали по небу такими же красными искрами.