Хорошо летают, сказал Сокольников.
Хорошо-то, комиссар, хорошо, только от их
хорошего у меня начинает шея болеть, а раз уж шее неладно, то скоро и голова заноет.
Небо как будто дрогнуло, тотчас же посветлело, и на востоке прорезалась малиновая полоска, узенькая, словно проведенная японской тушью. Небо из черного стало темно-синим, звезды погасли не сразу, а сперва побелели, и только потом одна за другой стали гаснуть.
Ковалев наблюдал сверху, как Козлюк собирал на баке рыбу, словно грибы, кажется что-то бурча себе под нос.
Боцман, кого ругаешь? весело спросил Ковалев.
Утром он всегда чувствовал себя превосходно, а сегодняшнее утро, при ясном небе и почти полном безветрии, было настолько безмятежным, что хотелось почти беспричинно и смеяться, и радоваться, и быть добрым.
Козлюк поставил ведерко на палубу и, задрав голову вверх и придерживая рукой пилотку, ответил недовольным голосом:
Себя же и ругаю, товарищ командир. Надо было бы покрасить палубу, а я черт непутевый! в сауну на танкер поперся. Сауна это, ничего не скажешь, хорошо, да ведь когда теперь дождемся такого момента?
Боцман, будет момент, и весьма скоро.
Ох, не обманите, товарищ командир.
Тебя обманешь, проворчал Ковалев. Рыбы много набрал?
Больше чем с полведерка.
Куда же тебе столько?
Что поем, что повялю. Вас вот хочу угостить.
Благодарствую, боцман, сказал Ковалев. Я к этим летающим рептилиям совершенно равнодушен.
Вы только попробуйте. Потом сами станете просить.
Боцман, не уговаривай. Я рептилиями питаться не собираюсь.
Зря, сказал Козлюк хорошим боцманским голосом в меру твердым и в меру хрипловатым.
В этот момент «Гангут» рухнул носом вниз, вспенив воду, из которой вылетела стайка серебристых рыб, похожих в полете на птиц, и две из них спланировали на палубу. Козлюк ринулся к ним, упал на колени, прикрыв ладонями ближнюю к нему, а та, что была подальше, изогнувшись, подпрыгнула и полетела за борт.
Вот, торжествующе сказал Козлюк, поднимая руку с зажатой в ней еще трепыхающейся рыбиной.
«А может, на самом деле зря, подумал Ковалев. Может, на самом деле надо по утрам собирать на баке летучих рыб, жарить и есть, обсасывая кости и голову?» Он отвернулся от Козлюка и поднял голову к малиновой полоске, которая постепенно становилась золотой. Она начала выгибаться, образуя горб, и этот горб засиял, еще не слепя глаза, но стрелы от него уже побежали по всему небу.
День разгорелся, став просторным и звонким, хотя за шумом падающей воды и ревом машин эти поднебесные звуки вряд ли кто мог расслышать на «Гангуте», но тем хорошо и устроен человек, что иногда он способен слышать то, что видит, а видеть то, что слышит. По крайней мере, Ковалеву казалось, что он слышал эти звоны. Он даже пытался отыскать глазами, откуда они могли исходить, и вдруг вспомнил, что много лет назад, будучи еще мальчишкой, оказался осенним днем в поле, и над ним, клынкая и позванивая, плыли в поднебесье журавлиные клинья. Он не мог понять, почему почти подсознательно к нему на память пришел тот давний, практически забытый день, но, значит, нашлось это общее между настоящим и прошлым, если они оказались похожими.
Вахтенный офицер! позвал Ковалев. Позвоните вестовому, пусть принесет стакан чая покрепче и погорячее.
Есть. Вахтенный офицер непосредственный начальник Суханова старший лейтенант Дегтярев небрежно снял трубку, набрал номер и лихим голосом сказал: Чай и сэндвичи командиру.
Эта наигранная лихость возмутила Ковалева, и он почти нехотя подумал: «Позер», но сказал ровным голосом:
Я, по-моему, выражаюсь ясно: стакан чая.
Отставить сэндвичи, с щеголеватой поспешностью распорядился Дегтярев. Только чай.
Ковалев принял от вестового стакан в тяжелом потемневшем подстаканнике и вышел на открытое крыло, устроился в кресле и отхлебнул, почувствовав блаженство: этот вестовой знал вкус командира чай был и душистый, и горячий, и крепкий.
Супостаты с утра держались подальше, уйдя к самой кромке горизонта, издали они казались голубоватыми миражами. «Постой... пробормотал Ковалев. А какой
сегодня день? Воскресенье? Все ясно: с утра месса. Сперва помолятся католики, потом в церковную палубу позовут протестантов. А может, наоборот. Впрочем, это их внутреннее дело. За обедом подадут по банке пива. Пиво это хорошо. В особенности если оно холодное. Ну и ладно. Богу богово, кесарю кесарево, а мы сегодня маленько постреляем».
Вахтенный офицер! распорядился Ковалев. Пригласите старпома на мостик.
Бруснецов не заставил себя ждать: прогрохотал по трапу, вскинул молча руку к виску и стал в сторонке.
Ты чего сегодня такой стеснительный? спросил Ковалев.
Смешно признаться жена приснилась.
Жена приснилась домой захотелось. «Бери шинель», как поется в одной песне. Ковалев мягко улыбнулся. Ладно, жены маленько подождут. Задачу Романюку поставил?
Так точно.
Установки, боезапас проверил? Смотри, попадется среди болванок хотя бы один боевой комплект, головы нам не сносить.
Если позволите, я еще раз подкручу хвост Романюку. Чем черт не шутит.
Подкрути, старпом, подкрути. Только вчера надо было бы этим заняться. А то получается: на охоту ехать, и собак кормить.