Все равно. Порядок такой.
Ну, значит, так. Я Поллык, сын Сапардурды, родился, по новому счету, в одна тысяча восемьсот девяносто восьмом году. И отец мой, и дед пасли овец, и я появился на свет только для того, чтобы стать чабаном. Овец пасу тридцать пять лет, это дело я понимаю, а вот насчет фермы мне очень сомнительно. На такой работе фуражка нужна и китель, карандаш в карман прятать. Это я, положим, обмозгую: будет у меня фуражка и китель. А как насчет грамоты? Не умудрил бог.
Расписываться умеешь? спросил Анкар-ага.
Да как сказать Если над душой не стоят, распишусь. Только чтоб не торопиться.
Ну как, товарищи? обратился к правлению Сазак. Какие будут мнения?
На ферме счетовод есть. Она грамотная, сказал бухгалтер. Да и сам Поллык-ага может подучиться.
Правильно. Сазак постучал по столу тупым концом карандаша. Ты, товарищ Поллык-ага, политическую ошибку допускаешь, что на бога все сваливаешь. Он тут ни при чем учиться сам должен. Кейкер с тобой займется мы ей поручение дадим. И давай, товарищ Поллык-ага, приступай.
Да в общем-то только ведь я намаз совершаю. Пять раз в день, как положено. Вот только сейчас отстоял вечерний. Как же с этим-то?
Ничего. Заведующим фермой мы тебя назначаем с завтрашнего дня, с завтрашнего дня и покончишь с религией. Только ты должен дать нам в этом расписку.
В чем?
Что с богом покончишь.
Поллык-ага обернулся к Анкару и вопросительно взглянул на него:
Как, Анкар, соглашаться?
Смотри, Поллык, дело серьезное. Подумать надо.
Товарищ Сазак, помолчав, тихо вымолвил Поллык-ага, а что, если я напишу расписку, когда грамоте научусь? Пойдет?
Правление согласилось, и старейшего чабана Поллыка-ага назначили заведующим фермой.
Серьезное обещание ты дал, Поллык, сказал ему Анкар-ага, когда они вышли на улицу.
Поллык усмехнулся:
Пока я грамоте научусь, много воды утечет; может, и забудут про расписку.
Анкар-ага засмеялся.
Первые караваны уже ушли. Скоро верблюдов пригонят обратно забрать остальных людей.
Анкар-ага, назначенный бригадиром стригалей, и тетя Дурсун уехали с первым караваном. В кибитке остались Кейик и Кейкер, они прибудут на пастбище с последней группой.
В селе пусто. По вечерам такая тишина, что прямо тоска берет; темно, луна всходит поздно, из кибитки вылезать не хочется. За дровами Кейик и Кейкер вышли вместе смелостью-то ни одна не отличалась. Кейик осталась у двери, а Кейкер пошла к куче саксаула. Вдруг послышался шорох. Кейкер выронила колотые сучья и бросилась к кибитке. Оказалось, это Бибигюль пришла их навестить.
Ого, кажется, голодные сидите? спросила она, заглянув в пустой котел.
Кейик и Кейкер молчали. Кейкер сняла со стены кусок бараньей грудинки, достала несколько головок лука и положила перед старшей невесткой.
Знаешь, Бибигюль,
сказала Кейик, ласково обнимая ее, у нас есть немножко рису и хлопковое масло осталось, сделай плов, а?
Ишь какие хитрые плов им свари! А ты будешь бездельничать?
А я сыграю вам на дутаре! И, ничего больше не объясняя, Кейик сняла со стены дутар и, как настоящий бахши, начала настраивать его. Бибигюль сидела возле большой миски, резала баранину и во все глаза глядела на Кейик: не было еще такого женщина и дутар.
Сначала пальцы Кейик прыгали по струнам неуверен но, как тележка по неровной дороге, потом она освоилась, осмелела, и вдруг в кибитке зазвучала знакомая мелодия: «Аркач остался, моя Айна»
Кончив играть, Кейик положила дутар и взглянула на Бибигюль полными слез глазами.
Не хочу, чтоб его дутар молчал! Буду играть иногда. Может, услышит
Бибигюль промолчала. Она думала о том, как разгневается свекор, когда узнает, что молодая невестка играет на дутаре. И заранее жалела Кейик. И радовалась, что живет теперь отдельно от свекра и он не следит уже за каждым ее шагом.
Глава семнадцатая
Мне надо читать побольше. Я вообще-то не так уж много читаю и все равно считаюсь сведущим человеком. У меня память хорошая. С первого класса поручали говорить на праздниках приветствия, и ни разу не случалось, чтоб я забыл хоть одного народного комиссара: по имени-отчеству каждого называл.
Когда пишут в Ашхабад какому-нибудь очень ответственному товарищу, фамилию всегда у меня спрашивают. Да я не только фамилию могу сказать, какого он года рождения и откуда родом. Могу еще перечислить все столицы мира. И примерно знаю, где что делается, газет-то полная сумка. Со мной многие любят поболтать, даже Анкар-ага иной раз. Как-то зимой зашел я к ним в кибитку Кейкер мне понадобилась. Анкар-ага в сторонке сидел, чокай свои латал. Вдруг спрашивает:
Как считаешь, Еллы, много народу в нашей стране?
Сто семьдесят миллионов, не раздумывая выпалил я. И добавил: По крайней мере, до войны было.
А сколько в мире воды?
Три четверти поверхности Земли составляют моря и океаны, одну четверть суша.
Ишь как бойко! Старик усмехнулся. Откуда ты премудрости такие знаешь?
Бибигюль на уроках рассказывала, и в учебнике написано.
Написано не написано, а сказал ты правду. Анкар-ага отложил в сторону чокай и произнес, задумчиво глядя перед собой: Три четверти бурные воды, а на одной четверти тысяча битв. Это Махтумкули говорил задолго до нашей Бибигюль. И еще он сказал: сто тысяч жизней уходят, сто тысяч жизней приходят это закон вселенной. Анкар-ага покивал, словно соглашаясь с великим поэтом. Когда падает скот, убыток восполняется скоро каждая весна приносит новых ягнят. Люди тоже рождаются каждый день, через двадцать лет вырастут новые мужчины, но этих уже никогда не будет Не будет Модана-пальвана, не будет Агамурада, и никакой другой ученый парень не сможет его заменить Когда я был молодым, тоже была большая война. Санджар Политик называет ее первой мировой, про нынешнюю воину говорят вторая. Значит, будет и третья?..