Что это за место? Астер подняла голову и кивнула в сторону статуи бога. Какое-то особенное? Тебе не просто так тут поплохело, верно?
Священное, Джегг был благодарен ей за мягкую смену темы. Нааяк бог-герой. Ему положено молиться перед тем, как собираешься на подвиг. Но алтарь с другой стороны города. На него должны падать первые лучи рассвета. А тут священник окинул взглядом фонтан, предполагается очищение воина от скверны пролитой крови. Или не только крови, добавил он, присовокупив к легенде собственный недавний опыт общения с чудесными рыбками. От скверны вообще. Подвиги почему-то никогда не удаётся совершать в белых перчатках, не замарав их. И как раз на закате
Джегг всматривался в копошащиеся на противоположном конце лестницы тёмные фигурки.
Тебе лучше одеться, Астер.
Девушка проследила его взгляд, коротко ойкнула и последовала совету. Из нижней части города к площадке с фонтаном поднималась группа людей.
Священник с чёрной иронией подумал, что судьба опять к нему благосклонна: произведи его притязания желаемое впечатление на девушку, местные жители застали бы костёр страсти, бушующий аккурат возле священного источника. И Джегг тогда вряд ли был бы способен быстро сосредоточиться.
Может, нам стоит ретироваться, пока вечер не перестал быть томным? спросила Астер из-за плеча Джегга. Тем путём, которым мы пришли?
Хочу поговорить с ними, чёрный священник источал невозмутимость, как святые мощи мирру. Раз уж мы здесь. Скорее всего, они Бессмертные. Идут смывать кровь с рук после операции. Хочу знать, что они сделали. И по чьему приказу.
Она молчала, но Джегг спиной ощущал её беспокойство, поэтому обернулся и попросил:
Не волнуйся. Это моя работа. Наименее неприятная её часть. К тому же, нас уже заметили.
Астер осторожно кивнула, но на всякий случай отошла в тень, к столбу, украшенному барельефами.
Подыграй мне, сказал он, чтоб развеять её напряжение. Я буду разговаривать с Бессмертными по одному. А ты подводи их к рыбкам в фонтан.
Ладно, хорошо, Астер нервно потёрла ладони одну о другую. А они же не на самом деле бессмертные? Это фигура речи?
И весьма циничная. Бессмертные и до тридцати стандартных обычно не доживают.
Джегг отошёл вглубь площадки, освобождая место для новоприбывших. Их было пятеро. Четверо молодых, горящих задором и возбуждением. Один пожилой, насквозь пронизанный страхом. Жрец.
Аре шайтан, баахар никало! срывающимся голосом повторял старик, поводя перед собой какой-то разукрашенной палкой.
Джегг едва сдержал улыбку, узнав формулу христианского экзорцизма, произнесённую на баашане. Ещё бы на латыни изгнать его попытался и пентаграмму нарисовал.
Сабсе чаалак санп, тумб аб маанав джати ко докла дене, чуне ху логон ко сатаане ки химматнахин карте (Не смеешь более, змей хитрейший, обманывать род человеческий, преследовать избранных), голос священника, объёмный и чистый, звучал как музыка, отличаясь от бормотания жреца, как трель певчей птицы от карканья стервятника.
Старец запнулся на полуслове и качнулся, вперёд, будто ноги внезапно перестали держать.
Джегг подхватил его за плечи, помогая устоять.
Четверо Бессмертных наблюдали эту сцену без какого-либо беспокойства: жрец и по ступенькам-то поднимался не без труда, так что присутствие более молодого священнослужителя их не насторожило.
С мягкой улыбкой Джегг прикоснулся к шее старика руки тот судорожно прятал, а шея, линия скулы вот она!
Жрец пытался изгнать Ракшаса, призывая на помощь всю мощь бога Нааяка, но тот, должно быть, отвлёкся сегодня на другие дела. Демон даже бровью не повёл.
Мохан ощутил тепло его руки и упал в это тепло, как капля падает в озеро. Он снова купался в Божественной Любви, как некогда, ещё до обретения грубого человеческого тела. В экстазе молитвы это чувство, бывало, навещало жреца. Особенно в молодости, когда на закате светила сердце трепетало сладким пониманием единства всего и вся, ощущением гармонии. Но чем старше становился Мохан, тем больше грязи ложилось на окошко, через
которое нисходил к нему Божественный Свет. Пока душа его не потемнела совсем, так, что он забыл забыл, что и сам он часть этого Света, чистый луч, не подвластный тьме или скверне. Разве можно замарать Свет? Нет. Грязна может быть лишь поверхность, на которую луч света может упасть.
Сейчас Луч-Мохан падал всем своим существом на ладонь Бога. Бесконечно милосердного. И столь же бесконечно печального. Печаль его отзывалась в Мохане саднящей болью (как это ни странно для луча Света), потому что именно Мохан, тот Мохан, кто жил среди людей, и отчего-то забыл, что он Луч, создавал ту смердящую кровью и ненавистью дрянь, на которую Свет вынужден был упасть. Нет ничего более трагичного для Света, берущего начало в Предвечном, пронзившего время и пространство, чем закончить свой бег в луже нечистот.
Мохан пытался оправдаться. Возразить. Сказать, что был обманут. Каким-то Ракшасом. Но и Ракшас оказался таким же Лучом Света. И каждый из Бессмертных был маленьким лучиком. И даже шах Рамод, сияние которого блекло и тускнело от закопчённого стекла, в котором тот заточён, и коварная Юсфиталь, увязшая в жидкой мгле, в сути своей оставались Светом. И единственная причина, по которой Мохан освещал собой унылый кусок пустыря, с которого запустили ракету в сторону колонии, состояла в воле самого Мохана.